– Как же, держи карман шире, – фыркнул Генри. – Что происходит всякий раз, когда мы просим власти поднять нам зарплату? Кто начинает больше всего возмущаться? Легавые! А почему они возмущаются? Хотят, чтобы все думали, что только они каждый день рискуют своими жизнями. А теперь, друзья мои, хочу задать вам вот какой вопрос. Вы когда-нибудь слышали, чтобы управдом высыпал полицейскому на голову мусор из бака? А это случилось с Мёрфи! Мёрфи проработал целых пятнадцать лет, и на протяжении всех пятнадцати лет он каждый раз останавливался возле этого дома, чтобы забрать отходы. И что в благодарность? Скотина управдом надевает ему на голову мусорный бак. Высыпает на Мёрфи все, что там было. Животное! Мёрфи до сих пор воняет.
– Столько дерьма на него вывалили, – покачал головой Мосс.
– За такое нам должны платить бешеные бабки, – решительно произнес Джордж.
Вдалеке показались изящные очертания моста Коз-Корнер. Слева от него располагалась городская свалка. Над ней в безбрежном сентябрьском небе парили чайки. У края свалки разгружались сразу несколько мусоровозов. Генри свернул с магистрали на грунтовку, направив машину к разгрузочному пункту. Чайки надсадно орали. От их гвалта закладывало уши.
– Может быть, легавым приходится иметь дело с чайками? – язвительным тоном осведомился Джордж.
Диспетчер-регулировщик, стоявший по колено в мусоре, жестом показал Генри, чтобы тот сворачивал налево. Как только грузовик остановился, диспетчер выставил большой палец и потыкал им вверх. Это был знак, что можно приступать к разгрузке. Генри послушно дернул за рычаг, и кузов начал подниматься. Оттуда посыпались отходы, собранные мусорщиками после объезда полутора сотен многоквартирных домов. Отходы сыпались прямо на землю, присоединяясь к скопившимся там за недели и месяцы бутылкам, газетам, апельсиновой кожуре, кофейной гуще, костям, недоеденным бобам и картофельному пюре, пустым коробкам, старым туфлям, окуркам и прочей дребедени. В грузовике, среди мусора, пересыпанного туда из баков у дома 1604 по Сейнт-Джонс-роуд, лежал дневник в красной кожаной обложке. Ремешок-застежка, к которому крепился замочек, был перерезан.
На дневник все сыпался и сыпался новый мусор.
Тем временем в пятнадцати километрах от моста Коз-Корнер, на другом конце Риверхеда, Карелла пытался уговорить твердую как кремень бабулю дозволить ему поговорить с ее внучкой. Бабулю звали Матильдой Лоури, ей шел восемьдесят пятый год, и она для себя окончательно решила, что стражи закона уже достаточно измотали нервы Патриции. Матильда предупредила Стива, что если он немедленно не уберется прочь от ее двери, то она надает ему по голове шваброй.
Карелла принялся объяснять, что действует в интересах окружной прокуратуры. Он собирает дополнительные доказательства, которые помогут стороне обвинения выиграть дело, и потому ему крайне необходимо задать Патриции несколько вопросов. Старуха замахнулась шваброй. Казалось, она вот-вот двинет ей Кареллу, но тут из квартиры донесся голос Патриции. Девушка крикнула, что согласна поговорить, и попросила бабушку впустить детектива. Матильда Лоури неодобрительно покачала головой и, что-то бурча себе под нос, отправилась на кухню заваривать себе чай.
Была пятница, двенадцатое сентября. Совсем недавно перевалило за полдень. Патриция предстала перед полицейским в синих джинсах и белом свитере. Сегодня она предпочла завязать свои темные волосы в два хвостика. Девушка казалась младше своих пятнадцати лет и держалась гораздо спокойнее, чем прежде. Обвинить собственного брата в ужасном преступлении – не шутка. Это стало для нее тяжким испытанием, но теперь оно было позади. Повязки на руках еще не сняли, а на щеке все еще красовался пластырь. Предложив Карелле присесть, она тут же спросила:
– Как считаете, я правильно поступаю? Ну, что пока не хожу в школу?
– Да, думаю, правильно, – кивнул Стив.
– А я вот не знаю, – дернула плечиком Патриция. – Вдруг станут говорить, что я трусиха?
– Уверен, вам совершенно не о чем беспокоиться, – заверил ее Карелла.
– Да меня уже считают стукачкой, – вздохнула Патриция.
