Любовь к Исидро и воспоминание о найденном на кровати обескровленном теле той несчастной компаньонки разрывали ее изнутри. Вот уже восемнадцать месяцев Эшер наблюдал за тем, как Лидия отгораживается ото всех дверьми прозекторской Рэдклиффской больницы, скрывается среди полок с медицинской литературой в Рэдклиффской Камере и уединяется в своем кабинете здесь, на Холиуэлл-стрит, где она трудилась над сжатыми и аргументированными статьями о проводимых экспериментах и секреции шишковидной железы. В сентябре, почти через год после их возвращения из того ужасного путешествия в Константинополь, ему показалось, что постепенно она приходит в себя. Тогда же он заподозрил, что Лидия ждет ребенка…
Его подозрение оправдалось, когда в конце октября у нее случился выкидыш, после чего к Лидии вновь вернулась прежняя молчаливость, со временем превратившаяся в отстраненность, и эта отстраненность пугала его. Жена всеми силами старалась развеять его скорбь и, казалось, сознательно искала успокоения в привычной рутине, но Эшер чувствовал, что какая-то ее часть спрятана слишком глубоко, так глубоко, что до нее не дотянуться.
Только на Рождество — наконец-то! — он вновь услышал ее беззаботный смех, услышал, как она спорит с одним из своих занудных кузенов Уиллоуби о том, есть ли у кошек душа. Той рождественской ночью она проснулась в темноте спальни и долго плакала, уткнувшись лицом ему в плечо. На Новый год, когда они возвращались домой после ужина у ее дяди, декана колледжа, Лидия спросила: «Что ты будешь делать в этом году, Джейми?» и по ее голосу он понял, что ее интересуют вовсе не его студенты, изучение древних легенд или формы сербских глаголов.
Следующие три месяца у него было такое чувство, словно он смотрит на зеленые побеги, неуверенно пробивающиеся сквозь щели в каменном панцире.
Теперь, когда прозвучало имя вампира, снова вернулось настороженное молчание.
Осторожно — так, словно она держала в руках хрупкое стекло, — он ответил:
— Я знаю. И я не говорил, что собираюсь подчиниться ему.
Лидия бросила на него короткий взгляд сквозь очки, затем снова уставилась на перекладываемые столовые приборы.
— Даже не поинтересуешься, чего он хочет?
— Я и так знаю, чего он хочет. Он хочет, чтобы я выполнил для него работу, на которую сам он не способен по своей природе.
Она передвинула кофейную ложечку, выравнивая угол. Эшеру показалось, что она не хочет думать о том, что знали они оба. Немертвые обладали огромной властью над человеческим разумом, но не выносили дневного света. Они с Лидией видели, как мгновенно вспыхивает плоть вампира, на которую упал луч солнца. Вампиры были очень сильны — Эшер сам наблюдал, как костлявые пальцы дона Симона Исидро гнут кованую сталь, — но боялись серебра, одно прикосновение к которому вызывало у них мучительные ожоги и порою приводило к долгой болезни. А за условное бессмертие они расплачивались необходимостью охотиться, необходимостью пить кровь для поддержания физических сил и убивать для восстановления сил душевных, которые приходили только со смертью жертвы.
Эшер пригладил ус и произнес уже более спокойным тоном:
— Могу предположить, что хочет он одного из двух: чтобы я что-то разузнал для него в Министерстве иностранных дел или чтобы я сопровождал его в поездке. Почти все остальное он может получить от смертных путем подкупа, шантажа или обмана, как он поступил с нечастной мисс Поттон, когда понадобилось найти тебе компаньонку, или со мной в седьмом году. И мне не нравится, что мои личные ночные кошмары стали фоном для его угроз.
Длинные тонкие пальцы на мгновение замерли над ложкой для яйца, прежде чем слегка передвинуть ее. Затем Лидия скривила губы, сгребла все приборы и в намеренном беспорядке оставила их лежать на краю тарелки. Она подняла глаза на мужа — и это снова была она, прежняя рациональная Лидия. В льющемся сквозь окна тусклом свете — март 1911 года выдался очень холодным и сырым, и ветер безжалостно трепал голые ветви ив в саду, — ее рыжеватые волосы отсвечивали красным, как угли в камине, а круглые линзы очков блестели так же ярко, как серебряная подставка для гренков.
