Ему снова снился сон.
Эшер огляделся, потому что знал, как на самом деле закончилась та ночь в 1898 году, и не желал снова проходить через это. Через несколько мгновений, подсказала ему память, над балками вырастут человеческие тени: то будут местные последователи Отрядов справедливости и мира, которые поклялись уничтожить всех белых, подрывающих китайский уклад жизни, под угрозой оружия продающих китайцам наркотики, оскорбляющих их веру и их семьи, а теперь еще и вознамерившихся перекроить страну во имя христианства и возрастающего удобства современной торговли. Если бы ему удалось выбраться через заднюю стену хижины до того, как они придут…
Но лунный свет померк и сменился призрачным желто-зеленым свечением. Вместо повстанцев в хижину начала просачиваться странная дымка, не похожая на обычный туман. Ее пряди жгли Эшеру глаза и горло, забивали ноздри густой горчичной вонью. О чем-то подобном он слышал в Министерстве иностранных дел — новое оружие, над которым работают немцы, ядовитый газ, делающий человека слепым паралитиком…
В задней стене хижины нашлась дверь (и почему ее не было в июне 1898?). Когда он вывалился наружу, то обнаружил, что стоит в начале чего-то похожего на каменную лестницу, спиралью уходящую к верхним ярусам башни, которая уж точно не была частью только что покинутой хижины. Газ струйками просачивался под дверью в башню, и Эшер без раздумий побежал по каменным ступеням вверх, туда, где запах крови становился все сильнее и сильнее. Серп луны осветил ручеек крови, стекающий вниз по лестнице.
Откуда-то эта кровь должна была течь…
Газ поднимался вслед за ним. В отчетах Министерства иностранных дел говорилось, что новый газ был тяжелее воздуха, и Эшер сказал себе, что рано или поздно сумеет убежать от отравы. Но тут лунный свет вокруг него погас, и дальше ему пришлось идти на ощупь, прокладывая себе путь через воняющую кровью и ядом тьму. Лестница закончилась, но двери за ней не было, только каменная стена. Он ничего не видел и не мог понять, что тому причиной: то ли в башне не было окон, то ли газ ослепил его. В темноте Эшер упал на колени и начал шарить руками по полу. Откуда-то должна была течь кровь…
Ему не удалось найти ни трещины, ни стыка. Только липкая влага пачкала руки, горячая и свежая, будто только что из раны. Газ жег ему глотку, и Эшер встал, отчаянно цепляясь за неразличимую в темноте стену…
Над ухом прозвучал едва слышный мягкий шепот:
— Джеймс, нам надо поговорить.
* * *
— Он способен на такое, — Лидия вернулась к столу с чашкой кофе, яйцом и ломтиком поджаренного хлеба на розово-зеленой фарфоровой тарелке и вторым маффином для мужа. Нотка отстраненного безразличия в ее голосе ни на секунду не обманула Эшера. — Когда в прошлом году он решил, что мне понадобится компаньонка, чтобы я смогла вместе с ним отправиться в Вену на твои поиски, он… он позвал ее во сне.
И убил ее, когда нужда в ней отпала. Этих слов Лидия не произнесла, но все то время, пока она отламывала от хлебного ломтика маленькие кусочки и макала их в жидкий желток, а затем откладывала на край тарелки, так и не донеся до рта, взгляд ее больших бархатно-карих глаз оставался прикован к яйцу.
Он знал, что это значит, и пожалел, что пришлось упомянуть при ней имя вампира. Когда-то Лидия его любила.
Эшеру пришло в голову, что его молодая жена — которая сейчас выкладывала кофейную ложечку, ложечку для яйца и нож на тарелку так, чтобы они образовали идеально симметричный узор, — до сих пор любит дона Симона Исидро.
Мы всегда очаровываем, сказал ему Исидро при их последней встрече в тишине константинопольской Айя-Софии. Мы так охотимся. И это ничего не значит.
Все это было Эшеру известно. Его собственные чувства пылали при мысли о графине-вампирше Эрнчестер, и он понимал, через что прошла Лидия. Хотя она больше не была той замкнутой девушкой, которая скандализировала свою семью, выйдя замуж за мужчину на двенадцать лет старше себя — и к тому же неимущего преподавателя! — все же он знал, что ее погруженность в медицинские исследования во многом продолжала ту эмоциональную отстраненность, начало которой положило отцовское состояние. В эндокринной системе человека она разбиралась намного лучше, чем в поведении, жизнях и душах людей.
