Даже Бетти едва удалось укротить Рабиновича и ликвидировать инцидент. А Сарра была поражена: еврей в такое жуткое время осмеливается говорить с русским в таком тоне.
Положительно, у этого Рабиновича нееврейские замашки.
- Ну, что теперь делать? Куда деваться? Обратно домой? Доченька моя! Голубушка! Возьмем извозчика и поедем к вокзалу. Все уехали... Поедем и мы куда-нибудь. Все равно куда... - умоляла Сарра своенравную дочь. Давид отвернулся и усиленно моргал глазами; а Сёмка - без лишней гордости попросту разревелся.
Через несколько минут вся семья уместилась на двух извозчиках: на одном Давид, Сарра и Сёмка, на другом - Бетти с Рабиновичем.
Усаживаясь, Сарра тихонько шепнула квартиранту, что она ему доверяет большую часть своего достояния, зеницу ока...
- Успокойтесь, матушка! Будьте совершенно спокойны! Ручаюсь вам за ее безопасность своей головой! Всей своей жизнью!
В тоне Рабиновича чувствовалось столько правдивости, энергии и теплоты, что бедная мать успокоилась. Все же она попросила их ехать вперед, а сама с мужем и сыном следовала позади.
Кортеж двинулся к вокзалу. А оттуда... Куда глаза глядят...
Глава 35
"МИР НА ЗЕМЛЕ И В ЧЕЛОВЕЦЕХ БЛАГОВОЛЕНИЕ"
Шапиро оказались не первыми... Приближаясь к улице, ведущей к вокзалу, они увидели огромное количество людей, на пролетках и пешком, тащивших весь домашний скарб, подушки и тряпки. В гуще бедноты кое-где мелькали интеллигентские котелки, дамские шляпки, студенческие тужурки и гимназические мундиры... Женщины с детьми на руках, старики, больные, измученные и оборванные, - все ютились у последнего убежища - вокзала.
- Куда прешь? Осади назад, жидовская харя! Лапсердаки треклятые!
Так изысканно приветствовал семью Шапиро постовой городовой у вокзала.
Эти слова привели в себя Рабиновича. Соскочив с извозчика, он устремился к городовому с явным намерением затеять дискуссию на филологическую тему.
Предчувствуя беду, Сарра крикнула дочери:
- Бетти! Попридержи его язык! Не то он невесть чего натворит...
Пришлось сойти с пролеток. Двигаться было некуда. Народ стоял плотной очередью и ждал. Надо было поскорей занять место, так как сзади подъезжали и подходили новые пассажиры.
- Что мы будем делать? - спросила Сарра, оглядываясь по сторонам.
- Танцевать! - ответил Шапиро. - Все ждут, и мы будем ждать. Все сидят, и мы будем сидеть!
С трудом отыскав место на обочине тротуара, семья Шапиро кое-как уселась.
***
Многое передумал в эту ночь Рабинович. Все вымыслы, фантазии бледнели перед реальностью. Наблюдая душераздирающие сцены этих несчастных людей, обездоленных детей, запуганных женщин, он не мог понять, почему это подлинное народное бедствие евреи принимают как нечто нормальное, входящее в порядок вещей... И еще одна мысль томила его: все это совершается в ночь под "светлое воскресенье", когда христиане радостно встречают день обновления, обмениваясь братскими поцелуями. В ночь, когда люди проникаются взаимной любовью, любовью к нищим и убогим, когда "на земле наступает мир и в человецех благоволение"...
Мысли Рабиновича были прерваны неожиданным возгласом Давида Шапиро:
- Господь милосердный! Что же будет с твоими еврейчиками?
Эти слова, произнесенные в тягостной тишине, встряхнули публику. Все обернулись в сторону Давида. Семья, сидевшая рядом, шарахнулась от неожиданности.
Семья эта состояла из растрепанного еврея с болезненными глазами, сухопарой женщины и троих детей, цеплявшихся за материнский передник. Рядом сидел молодой человек в белом не по сезону костюме.
Хотя Давид произнес свое восклицание, ни к кому в отдельности не обращаясь, парень в белом счел нужным ответить:
- Во-первых, никто не просит вас беспокоиться о судьбе всех евреев, а во-вторых, что это за "еврейчики" такие? Почему не евреи?
Давид Шапиро вскипел:
- Молодой человек! Во-первых, я говорю не с вами, а во-вторых, по какому праву вы говорите со мной таким языком?
- А вы, собственно, кто такой, что говорите со мной "таким" языком?
Обстановка, казалось, ничуть не располагала к разговорам о происхождении, однако Давид не преминул указать парню его место:
