— Серхи, у меня к тебе просьба. В этом ящике лежит баночка. Черного цвета.
Серхи тотчас вскакивает с места — здоровенный исполнительный лакей.
— Да, она правда здесь. Но только, Фати… там внутри яд. Черепушка нарисована.
— Ну это понятно, че. — Девушка улыбается. — Я слышала, Кармела с Борхой про него говорили. Ну что, ты открыл? Что там внутри?
— Белые таблеточки.
— Будь другом, Серхи, дай мне одну.
Парень взвешивает ее просьбу. Чешет лоб, как будто Фатима попросила его поужинать не дома, а в итальянском ресторане. Планы на вечер изменились, вот и все.
— Ладно, — соглашается он наконец. — Но только если ты прочитаешь мне стих.
— Какое тебе дело до моих стихов? — Фатима улыбается.
— Такое, что я хочу услышать один из них. — Серхи, как всегда, абсолютно конкретен. — Неужели это так странно?
— Уговор, пухляк. Тогда садись рядом и передай мне одну… Что ты делаешь?
Серхи подносит таблетку ко рту.
— Я тоже выпью, — поясняет он. — Их там несколько.
— Серхи, тебе они ни к чему! — вопит Фатима. — Тебе повезло, ты и так сумасшедший!
— Я не сумасшедший, — уточняет Серхи, проглотив таблетку. — Я только слышу голоса.
— Идиот, никаких голосов нет.
— Ты просто не знаешь. А они скоро появятся.
— Не понимаю, о чем ты. А теперь дай одну мне. — Серхи беспрекословно выдает таблетку. Фатима ее сразу же глотает. Девушка и парень сидят на полу у стены, Серхи обнимает ее за плечи. — Почему это твои голоса скоро появятся, толстячок?
— Скоро в живых останемся только мы, сумасшедшие, — предрекает Серхи. — А когда останемся только мы, так сразу же и станем здравомыслящими.
— Почему?
— Потому что если вокруг только сумасшедшие, значит никто не сумасшедший — ты понимаешь? Безумие — это то, что происходит с малой частью в сравнении с остальными, разумными. А если многие — сумасшедшие, то получается, что безумие и есть здравомыслие. Поэтому, Фати, я и проглотил таблетку заодно с тобой. Быть сумасшедшим больше неприкольно.
— Неприкольно?.. Почему это?
— Потому что это случится со всеми, а так мне неинтересно.
Фатима смеется и прижимается к большому телу.
— Ну и дурак же ты, Серхи. Здоровенный, а дурак. А может быть, ты и гений — не знаю. Но я тебя люблю. — На глазах у нее слезы. Фатима утирает их ладонью.
— Ты серьезно? — спрашивает он, как будто Фатима изрекла какой-то философский постулат.
— Ну конечно, дурачок.
— Уфф, а я думал, ты любишь Логана… — Серхи рукавом вытирает пот. — Я ревную.
— Логан… Бедняга. — Фатима сдувает со лба прядь волос. — Он ребенок. Ты тоже ребенок, но толстый. — Веселье на ее лице гаснет. — Серхи, мы умрем.
— Это я знал с тех пор, как родился. Так, ты собиралась прочитать мне стих.
— Точно. И давай поскорее, потому что я не знаю, когда таблетка начнет действовать. Достанешь мои бумаги? — Поэтесса предъявляет свои израненные руки.
— Ну конечно. — Серхи роется в конверте. — Вот этот. Ты сможешь удержать сама?
— Давай.
Фатима помещает листок между окровавленных пальцев и читает стихотворение, написанное красными чернилами. Она читает красиво, с выражением, с напором. Слушая Фатиму, Серхи глядит в потолок, глаза помаргивают за толстыми стеклами очков.
Я долгая смерть цвета топаза,
Живое улыбчивое растение,
Каменная мамба с невесомой головой,
Глаза — как сгоревшие угольки,
Рот — как удар мачете,
Язык и клыки такие быстрые,
Что убивают еще до укуса.
Я серая волчица, я горлинка,
Я распятая чайка,
Океанические глаза льва,
Узкие антилопьи уши,
Я — язык хамелеона,
Стреляющий из его маски
С глазами разбитой игрушки.
Я — лемур, ползущий наверх,
Я шлем, поднятый муравьем
Под пепельным небом.
Я газель с лирой рогов,
Остроконечный носорог,
Безмысленный заяц, бегущий
От безмысленной хитрой лисицы.
Я зоркий рычащий шакал,
Собака, лающая сквозь ночь,
Напуганная, но не слишком,
Как и фермер, гладящий ее по холке,
Я бьющий крыльями сокол,
Орел, разрывающий воздух…
Я — скорпион на могиле.
Глаза у Серхи закрыты. Фатима читает еще немного, потом наступает тишина.
А вскоре раздаются крики.
