Крестьянский сын - страница 71
Костя ещё пошептался с Гараськой и, на ходу перебрасываясь словами с ребятами, собравшимися поглазеть на богатую свадьбу, незаметно направился к своему дому, где тайно от всех всё ещё жила Анна Васильевна Мурашова.
Навстречу Косте, оглушительно трезвоня бубенцами, мчался свадебный поезд. Ленты повыдергались из грив взмыленных коней, запутались на оглоблях, в колёсах. На облучке переднего тарантаса впереди молодых сидела до смерти перепуганная посажёная мать жениха в сбившемся платке и судорожно прижимала к себе прыгающую в руках икону.
Прошло немного времени, и с такой же скоростью, только без лент и бубенцов, вылетел коробок из двора Байковых. Агафья Фёдоровна, закрывая ворота за стремительно отъехавшим мужем и сыном, объяснила соседке, что Егора Михайлыча слёзно просил приехать знакомый мужик. Корова у него набрела во дворе на кучу брюквы и обожралась, сердечная. Горой вздуло. Егор, даст бог, ещё, может быть, спасти сумеет.
…Свадьба шла своим чередом. Уже все песни по обряду первого свадебного дня были спеты (постарался Карпо Семёнович со своим хором), и Лизка с приближёнными подружками поплакала необходимыми по обряду слезами.
Уже под требовательные и оглушительные «горько» много раз поднимались со своих мест молодые, и поручик Граев напоказ гостям жадно и бесстыдно целовал свою пунцовую от смущения супругу.
Уже Лизка обошла гостей и, беря с серебряного подноса, который несла за ней дородная тётка, высокую гранёную рюмку и графин, потчевала каждого из своих белых ручек. Гости в ответ клали на поднос подарки молодым. Здесь каждый выхвалялся подарком побогаче, но гости со стороны невесты всё равно не могли сравниться с карателями — гостями жениха. Они кидали на поднос золотые монеты царской чеканки, полотна — целыми штуками, дорогие шали, а то — ненадёванные хромовые сапоги, полушубок, из которого ещё не вывелся запах дубильни, отрезы сукна, атласа. Один из дружков-отрядников под общее завистливое одобрение достал из-под стола, где оно до времени лежало, новенькое кожаное седло. Поднял над головой, чтоб все видели, галантно прикоснулся кожаным боком седла к подносу и победно осушил рюмку.
Никто не спросил, где взято, с чьей конюшни унесено это седло, жив или мёртв прежний хозяин этих сапог или полушубка, в скольких домах были разбиты сундуки и укладки, а хранившееся в них добро вывернуто под ноги, пока не сверкнула среди барахла радостными узорами эта шаль, не привлекло тонкостью и белизной это полотно. Среди присутствующих некому было задавать подобные вопросы, а тем, кто готовился спросить разом за всё, ещё не приспело время сюда являться.
Свадьба шла своим чередом. Из кухни под неутомимым матушкиным наблюдением таскали всё новые и новые перемены блюд. Но все эти жареные гуси, подовые пироги с целыми запечёнными рыбинами, с пареной калиной, с грибами, тушёная баранина, калачи не трогали больше сытых гостей. Из широко разинутой пасти граммофона, что выпяливался на комоде, неслась слащавая песенка. Но и граммофон больше не слушали. Гости много съели, много выпили. Теперь они рвались в пляс. Грянула разухабистая частушка. Если бы Лизкина фата могла краснеть, она сразу стала бы кумачовой. Но фата краснеть не могла, только измялась и обвисла в духоте и толкотне поповской залы. Впрочем, на это уже никто не обращал внимания.
Выскобленные до бело-жёлтого цвета доски пола, теперь заляпанные жирной едой и грязью, заходили под плясунами. Сам Граев сбросил свой офицерский китель, расстегнул ворот рубашки и враз, без разгона, понёсся в бешеном ритме. Его длинное стройное тело изгибалось и заламывалось, ладонями он отбивал такт, то шлёпая себя по затылку, то по коленкам, а то, подкидывая ноги в лакированных сапогах, успевал отбить дробь на собственных подошвах. Эх, эх, эх, чаще! Эх, гуляй! Шире круг!
Похоже, на свадьбу всё ещё съезжаются гости. Весело катят по улицам лёгкие коробки, убранные лентами и бубенцами. А в них что за народ чудной! В переднем, стоя, держит вожжи могучая баба в цветастом сарафане поверх мужской куртки. Голова низко, до бровей, повязана платком с кистями. На щеках, чуть видных из-под платка, пламенеют бордовые круги, наведённые свёклой. Сзади бабы теснится ещё человек пять. Как только выдерживает коробок? Вот притиснулся к его плетёной стенке «баран». А чем не баран? На парне полушубок вывернут шерстью кверху, на лохматой шапке прикреплены бараньи рожки, а лицо сплошь вычернено сажей. У «турка» с чалмой на голове половина лица завешена рыжей бородой из пакли. «Цыган» присел на край коробка, свесил ноги и наяривает плясовую на балалайке. У «цыгана» чуб смоляной (тоже сажа), по накрашенным щекам наведены усы до ушей. Из-под пёстрой жилетки рубаха огненного цвета навыпуск.
