Байковы добрались до Каменска перед утром следующего дня и свернули по адресу, который дала им Анна Васильевна, к колёсному мастеру. Будто у коробка колесо сломалось, заехали починить.
Егор Михайлович должен был встретиться с Филиппом Боровиком, механиком, ремонтирующим паровые котлы катеров и пароходов Западносибирского пароходства. Тем самым механиком, которому Костина мать однажды передавала письмо учительницы.
Боровик знал наперечёт всех резчиков. И его знал чуть не весь Каменск. Люди уважали его как мастера — золотые руки. Но лишь очень-очень немногим было известно, что он часто выполняет задания уездного комитета партии. В этот раз предстояло организовать сложное и трудное дело: сорвать отправку по Оби транспорта с новобранцами белой армии. Времени на подготовку оставалось крайне мало — может, сутки, может, двое. Потому из Поречного и поехали оба — отец и сын.
Колёсный мастер, у которого остановились Байковы, сказал, что на Приобской улице, где живёт Боровик, вчера была облава — искали какого-то красного. Уцелел ли механик, известно не было, прямо идти к нему — опасно. Решили использовать самую простую и в то же время самую убедительную маскировку, к которой прибегала и сама Анна Васильевна. Война наплодила немало нищих по деревням и сёлам. Кто же удивится, увидев, что на улицы города забрёл ещё один, никому не известный мальчишка с нищенской сумой?
В свободное от настоящей работы время Боровик не гнушался починкой самоваров, и у него над крыльцом был нарисован большой самовар на жестяном листе. По этой примете Костя должен был узнать домик. Сейчас он спешил к нему, изредка, для правдоподобности, стучась то в одну, то в другую калитку и выпрашивая кусочек хлебца. Ещё когда он добирался со Стёпкой Гавриленковым с Украины на Алтай, выучился у прохожей нищей братии гнусаво и жалобно петь — выпрашивать куски. Вспомнив старое, Костя у первой же калитки запел, вышло очень похоже. Ему вынесли краюшку.
Вот сейчас он дойдёт до мощённой булыжником площади, где стоят торговые ряды, перебежит её, а там, говорили ему, уж недалеко и дом с самоваром на жестянке. Он завернул за угол каменного двухэтажного магазина и… ужас сковал его ноги, не давая сделать ни шагу. Костя зажмурился, будто за это мгновение то, что он увидел, могло исчезнуть. Но оно оставалось. Из высоких брёвен, из каких строят качели на пасху, была выстроена огромная буква «глаголь», а на перекладине, на двух верёвках, качались тёмные тела. Висели два мужика в тёмных рубахах и босые. На груди у каждого — дощечка с крупной надписью: «Большевик».
А вдруг один из них и есть механик? Костя не знал этого. Потоптался немного на страшной площади, потом сорвался и, только добежав до дома с самоварной вывеской, перевёл дух. Во дворе играла девочка лет шести. Костя, теребя свою суму, в которой уже было несколько краюшек, затянул:
— Хле-е-бушка, христа ра-ади-и…
Девочка смотрела на него большими круглыми глазами и не двигалась с места.
Костя закатил глаза и гнусаво запел:
Папаша погиб на германской,
А я вот с сумою хожу…
Девочка не сводила с него глаз, полных восхищённого удивления: песню эту она слышала в первый раз, и вообще так не бывало, чтоб кто-то для неё одной взял да и запел.
— А самовар для чо у вас нарисован? — ни с того ни с сего, совсем обыкновенным голосом спросил вдруг нищий парнишка.
— Тятька их починивает, — ответила она и опять озадаченно уставилась, ожидая, что будет дальше: затянет ли он песню или снова заговорит, как все.
— А сам где он, тятька твой? — спросил нищий довольно робко.
— Дома, а где же?
— Зови сюда.
— Не-а, — замотала головой девчонка и улыбнулась, обнажая щербатый рот. — Не-а. Ты спой ещё маленько, а?
— Вот я тебя сейчас в мешок посажу! — Нищий сделал зверское лицо.
Девчонка попятилась к крыльцу и низким, хрипловатым голосом, в котором, впрочем, не было никакого страха, забасила:
— Ма-ам! — а взбежав на крыльцо, пригрозила, смешно хмуря бровки и помахивая пальчиком: — Вон в сарае тятька железки паяет. Он те покажет коку с сокой…
К её полному изумлению, нищий мальчишка, вместо того чтобы испугаться и убежать, ринулся мимо неё, мимо крыльца, к сараю, из дверей которого несло душным дымком и окалиной.
