— Как это — какой? Тебе хозяйка моя собрала кой-чего ради праздника. Аль она его не захватила, гостинец-то, когда к тебе шла?
— Да кто, батюшка? Ежели дочка, так она и дома не была сколь времени. Сегодня только и увидела её на народе, до гостинцев ли было.
Лицо хозяина мгновенно изменилось. Перед Катериной стоял грузный человек, хищно подавший вперёд голову-морду со злобным оскалом и сверлящими глазами.
— Говоришь, не приходила домой Грунька?
Внезапный страх обдал Катерину, бросил с лавки на пол, на колени.
— Батюшка, благодетель, Акинфий Петрович, ежели думаешь, Груня чего унесла, дак, бога ради, не думай. Она, доченька, отродясь чужой пылинки, нитки не унесла. И домой она не ходила, вот истинный господь, не вру! С места не встать. А ежели у вас пропало чего, так я искать подсоблю, небось завалилось где, найдётся. А Груня, дочка, сроду не возьмёт.
Поклонов не слушал её причитаний. Он успокоился, даже обрадовался. Кажется, найдена виновница его позора. Теперь он размотает весь клубочек до конца. Слава богу, не Федя растрепал про отцовскую тайну… Пренебрежительно бросил Катерине:
— Чего «подсоблю». Что пропало, то не найдётся, а найдётся — так без тебя. Ступай-ко.
— Дочка где же? Хоть повидать бы!
— Ступай, ступай! Дочка! При деле дочка. Ступай знай отсюда. Раз она домой не приходила, так и разговору нет. Ну?!
Федька, всё это время молча сидевший в углу, поднялся и угрожающе пошёл на Катерину. Женщина, испуганно пятясь, отступила за порог. Но тревога пересиливала страх. Теперь Катерина определённо чувствовала, что её доченьке, её ягодиночке будет худо, и никак не хотела уходить со двора.
— Груня, Грунюшка! — закричала пронзительно.
— Чего орёшь? За делом твоя Груня. Соскучилась, так домой нынче же её отошлю… — Это добродушно ворчал хозяин, вышедший вслед за Катериной во двор.
И кто бы мог подумать, что этот пожилой богатый мужик, прижимающий к шёлковой рубахе перевязанную правую руку, только что казался Катерине таким оскаленным и страшным… «Видно, правда разум отшибло», — вздохнула Катерина и, ещё раз заверив хозяина в том, что Груня не только никакого гостинца не приносила, но и сама ноги на порог не накладывала, медленно побрела домой.
— Тьфу, горластая, чёрт! — деловито сплюнул Поклонов, когда Катерина скрылась со двора. — Всех оповестить захотела, что она здеся. — И кивнул Федьке: — Давай-ка эту, с квасом, в горницу, живо!
— Долгонько же, девка, за квасом ходишь. Чо, аль сильно жарко, прохладиться захотела?
Груню знобило. От холода ноги настыли на леденящих камнях погребного пола, от страха. Сидя в погребе, тщетно пытаясь плотнее укрыть коленки худой юбчонкой и согреться, она с тоской ругала себя, зачем вернулась в этот подлый, ненавистный дом, зачем не убежала к маме. Так ведь думалось: если убежит, хозяева сразу догадаются, ещё солдатам-карателям докажут. А так никому и в голову не придёт, что она слышала эту проклятую диктовку… Федька днём и ухом не повёл на её с Настей разговор… Грунины зубы начали выбивать дробь, а рукам, держащим запотевший с холода кувшин с квасом, стало горячо.
— Прохладилась? Тебя спрашивают, ай нет? Поставь кувшин, разобьёшь, падла! Где была вчера вечером?
— На гулянье. Меня тётя Матрёна сама отпустила.
— Отпустила на закате, а в хороводы когда пришла?
— Солнце уже зашло давно, уж и коров подоили и управились, тогда и отпустила.
— Я тебя не про солнце. Говори, где была, почему поздно на речку пришла?
«Слышал Федька! Теперь пропадать…»
— К маме заходила. Проведать.
Дрожит Грунин голос, дрожит вся Груня. Что теперь будет?
— Врёшь, подлюга! Не была у матери. Сейчас только Катерина здесь божилась, что ты не приходила. Говори и отпираться не вздумай, кто тебя научил подслушивать? Кому понесла, что в доме слышала? Убью, гадину! Мучить буду, пока не скажешь, ну!
Ой, как больно голове! Русая, цвета прошлогодней соломы Грунина коса крепко намотана на поклоновский кулак. Трещат волосы, трещит голова. Ох, спина! Это Федька сзади сапогом.
— Никто не научал. Ничего не слышала. Ой! Никто не научал. Никому не передавала. Ой, мамочка! — Вокруг села каратели. Не убежать Косте. Если она скажет, пропадёт Костя, убьют, замучают Костю. Нет, она не скажет. — Ой, мамочка! Ой, не бейте!
