— Ты хоть кого запомнила из тех, что записывал этот гад?
— А как же, всех! Человек двенадцать называл, всех помню.
— Говори скорей.
— Погоди, погоди. Ну, записывали дяденьку Мирона Колесова, Скобельникова Емельяна. — Груня загнула два пальца. — Ещё Немогутного Ивана — три.
«Ивана», — повторял про себя Костя и тоже загибал пальцы, чтобы лучше запомнить.
— Ещё кузнеца дядю Арсентия. Хозяин ещё велел записать, что дядя Арсентий ковал чего-то для этих разбойников. Погоди, ещё кого же? А, вот, Семёна безногого…
Костя загнул десять пальцев и ещё два. Все двенадцать.
— Никого больше?
— Нет, все. Я считала.
— А моего батю не записывали?
— Да ты что? С чего им?
— А других с чего? Ну ладно. Теперь я побежал, а ты смотри никому ни слова. Поняла? Тут дело не шутейное. Так сказать, секрет смертельный! — не без скрытой гордости повторил Костя слышанное весной от отца. — Не скажешь?
— Что ты!
— А ежели хозяева догадываться станут, ты тогда: не слыхала, мол, не видала, первый раз слышишь, ничего не знаешь. Сделаешь так?
— Вот крест святой! А почему им догадаться?.. Костя, Кось!..
Но его уже не было рядом. Отсюда ближе всего до дома Мирона Колесова, туда и направился Костя. Улица ещё не спала. Хоть летом сельчане обычно старались улечься, не зажигая огня, — сегодня светились многие окна. Слышались пьяные вскрики, песни, праздничный шум.
Тот самый пожилой мужик, который утром рассуждал с Кондратом Безбородовым об объявлении Могильникова, оказался только слегка навеселе. Выслушав сбивчивое Костино сообщение, он строго переспросил:
— Кто поехал доносить, говоришь?
— Этого не скажу, дядя Мирон. Только верно слово, знаю, поехал один человек.
Не скрывать бы надо про Федьку, а всем рассказывать. Но Костя понимает, что так можно Груню подвести, и молчит.
— Кто послал тебя?
— Никто. Я сам как узнал, так сюда.
— Откуда узнал?
— Ниоткуда. Сам.
— Ну, ты со мной, паря, эти шутки не шуткуй. Скажу вот отцу, он те поучит, как озоровать. А то, главное, наслушались утром и ходят теперь, людей пугают.
— Дяденька Мирон, ей-богу, правда!
— Иди, иди давай. Тех пугай, которые виноватые. А нам бояться нечего. Иди, паря, от греха, а то, не ровен час, у меня рука тяжёлая.
— Дя Мирон!
Ну что будешь делать? Ушёл в дом и дверью хлопнул. Как ему растолковать?
Отец укладывался спать, когда младший сын, вернувшийся с гулянья, бледный от какого-то непонятного волнения, стал его настойчиво просить выйти, поговорить. Да осторожно, чтоб даже мать не догадалась.
— Говоришь, так и поехал на ночь глядя? А перепутать чего-нето, переврать не могла эта девчонка?
— Нет, она хоть перепугалась и понять не поняла, что к чему, а рассказала всё как было…
Стоя у своих ворот, Костя видел, как отец направился к дому Скобельниковых. В окнах вспыхнул свет, заметались тени.
Потом так же внезапно свет погас. Отец снова показался на улице. Костя сорвался в бег, догнал:
— Батя, мне велите, что говорить, я всех обегаю.
— Иди домой. Тебя, вишь, не послушал Колесов.
— А вы научите, как говорить, чтоб поверили…
В эту ночь, утомлённые сутолокой праздничного дня, пореченцы крепко спали. Лишь немногие слышали, как в неурочный час по улицам громыхали телеги, увозя своих хозяев со всеми детьми и домочадцами и наскоро собранным скарбом подальше от неминучей беды, как сонно мычали привязанные к телегам коровы. А кто и слышал, так внимания не обратил: известное дело, праздник. Гости из других деревень по домам разъезжаются…
