Удар! Жуткий, словно об упругую стену. Смачный звук раздираемой плоти, хруст сломанных костей, скрежет исковерканного металла…
Бурцев вывалился на лед. Мотоцикл увлек и обрушил покалеченное животное в полынью. Туда же с плеском упал и пистолет эсэсовца. Боевой рыцарский конь и конь железный сразу ушли на дно. Несчастный жеребец еще ржал, двигатель «цундаппа» еще работал, когда вода захлестнула обоих.
Фон Берберг вовремя соскочил с седла и высвободил ноги из стремян. Зацепился за край полыньи, да так и замер по грудь в стылой водице: шлем-ведро диковинным поплавком торчит над поверхностью, пальцы отчаянно скребут лед.
По инерции Бурцев подкатился на животе к самой воде. Едва не уткнулся носом в топхельм штандартенфюрера. Испуганные затравленные глаза глядели на него из узкой смотровой щели. Мокрая рука в кольчужной рукавице норовила схватить его руку. Бурцев инстинктивно отпрянул, отполз от опасного пролома.
— Помогай! Товарищ полковник! — взывая вестфалец по-русски незнакомым, полным ужаса голосом. В этой экстремальной ситуации немецкий акцент у штандартенфюрера проявился куда сильнее, чем раньше. — По-мо-гай!
И ведь придется же, блин! Придется помочь! Ради Аделаиды… Бурцев огляделся. Рядом валялось выпавшее из коляски татарское копьецо. То, что надо…
— Держись, сволочь, — я сейчас!
Он потянулся к копью.
— Помогай! Помо… Бульк-бульк…
Руки фон Берберга соскользнули со льда. Топхельм ушел в воду по самую смотровую щель. Но Бурцев уже дотянулся. Поймал! В последний момент крюк татарского копья подцепил тонущего. За кольчужный капюшон. За шиворот. За шкварник — как котенка.
Было скользко, под брюхом трещало, а он все тянул и тянул обезумевшего от страха рыцаря к себе. Наполовину выволок на лед, прохрипел:
— Где Аделаида?! Где моя жена?!
Из смотровых и дыхательных щелей немецкого шлема хлынуло. Фон Берберг натужно закашлялся. Хлебанул-таки, гад, чудской водички…
— Где?!
— Я не знать! Не знать!
— Врешь!
Он поднатужился и все тем же татарским копьем спихнул фон Берберга обратно.
— А-а-а!
Зацепил, подтащил к себе снова.
— Где она?!
— Я не знать! Помогай! Пожалуйста! Товарищ! Гитлер капут! Холодно! Я замерзать!
— Ах, замерзать?! Погоди, урод, то ли еще будет! Я из тебя вообще Карбышева сейчас сделаю!
Наконечник уперся в рогатую макушку шлема, Бурцев надавил. Вестфалец сопротивлялся как мог, орал и царапал лед руками, но неумолимо скользил назад — в бездонную полынью.
Плюх… Фон Берберг обеими руками вцепился в спасительную соломинку копейного древка. Лишь потому еще и держался на воде.
— Ну, так как, Фридрих, будешь говорить, или мне отпустить копье? А то я притомился с тобой тут бодаться.
Голос фон Берберга был пронзительным и громким:
— Я! Я! Я! Гуд! Да-а-а! Буду! Все рассказать! Все, что знать!
Бурцев напрягся, зарычал зверем, выдернул фашика из воды — чуть пуп, на фиг, не надорвал. Все! Растянулся на льду рядом с эсэсовцем.
Они лежали голова к голове, дышали хрипло, тяжело. Подняться на ноги не было сейчас сил ни у того, ни у другого. Фон Берберг беспрестанно отхаркивался и отплевывался. Под шлемом набежала целая лужа…
А вокруг царил полнейший бедлам. Ледяная баня охладила пыл беглецов, остановила отступление. Некоторые орденские братья в отчаянии разворачивали оружие против преследователей. Кидались в последний бой, дрались ради того лишь, чтобы подороже продать собственную жизнь. Но таких было уже немного. В большинстве своем крестоносцы либо сдавались на милость победителей, либо пытались протиснуться к берегу по безопасным проходам меж гибельными полыньями. Это, однако, удавалось не всем. Кого-то сталкивали в давке, кто-то сам прыгал в воду, в безумной надежде спастись вплавь…
