Представьте, как я была удивлена, когда однажды утром он сам нарушил молчание, поинтересовавшись:
— А чем вы занимались целые дни в монастыре?
Я искала там восторженного единения с милосердным, мудрым и любящим Богом. Вслух же я ответила:
— Ну, мы выполняли различные религиозные ритуалы.
— Но почему недостаточно одной мессы — отправления обрядов в церкви? — спросил лейтенант. — Какой прок от всех этих монахов и монахинь, которых держат взаперти?
— Мы собираемся вместе и ищем благодати в молитве и смирении, — терпеливо сказала я. — В Дартфорде, как и во всех других монастырях, мы следуем правилам святого Бенедикта. Сестры собираются восемь раз в сутки в определенное время: на полуночную молитву, лауды, молитву первого часа, молитву третьего часа, шестого часа, девятого часа, вечерню и комплеторий. Есть еще и месса. Мы поем и читаем, молимся за упокой души усопших.
Он прищурился:
— А если кто-то заплатит монастырю достаточно денег, то за спасение его души или во прощение еще даже не совершенных им грехов будет прочтено больше молитв?
Теперь я почувствовала враждебность собеседника. Таковы были убеждения тех, кто хотел уничтожить Католическую церковь, кто верил, что спасение души можно заслужить одной только верой.
Ухмыльнувшись, он продолжил:
— Я слыхал, будто монахини изучают латынь и всякие науки, пишут книги. Это правда?
— Да, — процедила я сквозь зубы.
— Словом, долгие годы богатые монахи и монахини сидят в своих монастырях, распевают псалмы, пишут книги, читают молитвы на латыни… — Лейтенант остановился. — Ну и какой, спрашивается, от всего этого прок? Чистилище — это суеверие. Так говорят новые учения. А все эти моления в монастырях призваны укоротить мучения грешников в чистилище… — Его лицо искривилось в презрительной гримасе. — Когда мы умираем, наши души немедленно предстают перед Господом — нашим Создателем и Судией.
Я отшатнулась от собеседника, потрясенная ненавистью, с которой он излагал самую настоящую ересь. Он говорил словами Лютера.
Заметив мою реакцию, лейтенант наклонился ко мне, и на его лице появилась улыбка.
— Я знаю, что вы сейчас думаете. Нет, я не лютеранин, но до чего же прав был Мартин Лютер, когда сказал: «Женщины должны оставаться дома, сидеть тихо, вести хозяйство и рожать детей». Это, по моему мнению, их единственное предназначение.
— А теперь, когда я выслушала ваше мнение, — охрипшим голосом проговорила я, — позвольте мне вернуться в камеру.
Поклонившись, он проводил меня обратно.
Как-то вечером небеса разверзлись и на Тауэр обрушилась гроза. Гремел гром, хлестал ливень. Я стояла, прижавшись к окну, надеясь, что на лицо попадут капли дождя. Внезапно дверь распахнулась, и вошла Бесс с подносом. Я радостно вскрикнула, и на широком, испещренном оспинами лице служанки появилась улыбка.
Пока я ела, она объяснила, почему все это время не могла приходить ко мне. Обязанности между служанками строго распределены: Сюзанна обслуживает заключенных в Бошам-Тауэре, а она — в Белой башне. Кроме того, Бесс всегда должна быть под рукой у леди Кингстон, чтобы исполнить любые ее распоряжения.
— Мы были очень заняты с леди Дуглас — я в жизни никогда так не уставала.
— А кто это такая?
— Леди Маргарита Дуглас — племянница короля, дочь его старшей сестры. Вы не знали? Она здесь уже несколько месяцев. Бедняжка обручилась с одним придворным без разрешения короля, и он их обоих отправил сюда, обвинив в измене. Члены королевской семьи не могут заключать браки на свое усмотрение. Это как-то там связано с престолонаследием. — Бесс вздохнула. — А у нее, видишь ли, случилась любовь, и… — Очередной раскат грома заглушил слова служанки. Через окно в камеру ворвался сильный порыв ветра.
— А почему вы не промокли? — спросила я, с любопытством глядя на сухое платье Бесс.
— Все здания соединены туннелями, — пояснила она. — Ну ладно, мне пора, долго у вас задерживаться нельзя. Это может показаться подозрительным. Сегодня я смогла прийти только потому, что Сюзанну отпустили навестить родственников в Саутуарке.
— А что решили насчет меня? Вы ничего об этом не слышали?
