Как-то утром, когда я неподвижно лежала в полудреме, дверь в камеру распахнулась и появилась роскошно одетая леди Кингстон. На этот раз на ней был остроконечный головной убор, украшенный крохотными драгоценными камушками.
— Вы здоровы, госпожа Стаффорд?
Я пожала плечами. Вопрос показался мне более чем неуместным.
— Вид у вас неважный. — На ее лице появилось озабоченное выражение, и я подумала, что это, скорее всего, одна из тех масок, которыми эта женщина ловко пользуется, чтобы завоевать доверие заключенных, а потому ничего не ответила.
Она вложила что-то в мои руки. К моему удивлению, оказалось, что это несколько книг, довольно увесистых. На каждой обложке было выгравировано: «Сумма теологии, сочинение Фомы Аквинского».
— Спасибо, — прошептала я, поглаживая обложки.
— Вам еще что-нибудь нужно? — спросила жена коменданта.
— Теперь уже ничего. Благодарю вас, леди Кингстон.
Она пару минут смотрела на меня, а затем с чувством сказала:
— Вы не похожи на других, госпожа Стаффорд. Обычно женщины засыпают меня просьбами. — И вышла из комнаты.
Если бы не книги, оставшиеся у меня в руках, я бы решила, что она привиделась мне во сне, настолько странным был этот визит. Не прошло и часа, как ко мне заявился еще один посетитель. В мою камеру пришел лейтенант и с обычной своей немногословностью приказал мне следовать за ним. Я почувствовала, как на меня накатила волна страха вперемешку с горечью. Принести мне книги накануне моего уничтожения — это казалось чрезмерной жестокостью даже для Тауэра.
Лейтенант повел меня не тем путем, которым я пришла сюда. Мы оказались на галерее, и я заморгала, почувствовав, что глаза мои отвыкли от яркого солнца. Мы прошли по всей галерее футов тридцать, потом лейтенант остановился. Я ждала, что он откроет дверь, но мой тюремщик вместо этого развернулся и повел меня обратно — туда, откуда мы пришли. Затем снова остановился.
— Что мы делаем? — поинтересовалась я.
— Сэр Уильям и леди Кингстон приказали отвести вас на прогулку, госпожа Стаффорд, — пояснил лейтенант.
— Зачем?
Он не ответил, только сделал движение головой вперед, и мне не оставалось ничего другого, как ходить с ним туда-сюда по галерее. На дальнем ее конце я могла, вытянув шею, увидеть росшие на лужайке шелковицы: листва на них стала еще гуще.
— Не могли бы вы рассказать что-нибудь о моем отце? — попросила я.
— Не положено. Не советую и дальше задавать вопросы, или я верну вас в камеру, — резко сказал он.
У меня не было ни малейшего желания спешить обратно. Это была лучшая из прогулок, какие я когда-либо совершала. А потому я больше не задавала никаких вопросов, пока лейтенант не решил, что гулять уже достаточно. И тогда я рискнула-таки поинтересоваться:
— А сколько времени я уже нахожусь здесь, в Тауэре?
Я думала, что лейтенант опять откажется отвечать. Но он сказал:
— Двадцать три дня.
Я удивилась, что он назвал эту цифру моментально, словно она была у него наготове.
На следующей неделе условия моего содержания в тюрьме чудесным образом изменились. Теперь Сюзанна или бифитеры приносили мне тушенную с кореньями баранину, вареную говядину, жареных каплунов или жаворонков, а также эль. Все это подавалось на оловянной посуде. Появилась мебель — стул и стол. В камере у меня стали чаще убирать. На каменный пол клали свежий тростник. Мне даже выдали свежее белье.
— А кто за все это платит? — спросила я у Амброуза.
Он пожал плечами и недоуменно развел руками:
— Понятия не имею, но, кто бы этот человек ни был, деньги у него явно есть.
Большую часть дня я читала, совершенствуя свою латынь, впитывая мудрость Фомы Аквинского. Я изучала то, как он трактует четыре главные добродетели: благоразумие, справедливость, умеренность и мужество. Особым смыслом были для меня наполнены его слова о твердости характера. В отсутствие мессы и святого причастия учение Фомы Аквинского утешало меня безмерно.
Раз в неделю появлялся лейтенант, и мы молча совершали прогулку по галерее. Я с благодарностью воспринимала любую возможность выйти из душной затхлой камеры на свежий воздух. По виду лейтенанта было заметно, что он тяготится этой своей обязанностью. Мне хотелось задать множество вопросов: узнать, почему Кингстон ввел эти прогулки, кто платит за мою еду и почему меня до сих пор не допрашивали. Но, видя перед собой напряженные плечи тюремщика, я благоразумно помалкивала, понимая, что ответов все равно не получу.
