Брат Ричард поманил меня, и я села между ними. Ноги и руки у меня словно бы налились свинцом, а в голове стоял туман. Я дорого платила за бессонную ночь.
Но нам предстоял серьезный разговор, и мне требовалась ясная голова. В углу возле окна сидели двое. Приблизительно одного возраста — около сорока, в длинных одеяниях из дорогих мехов, на шеях цепи с медальонами. Они внимательно изучали два кубка, стоящие на столе. Более высокий человек поднес один из кубков поближе к свету и принялся восторженно крутить его в руках.
Другой, плешивый и полный, посмотрел на нас троих и спросил:
— Ну что, начнем?
Его товарищ, кивнув, с улыбкой на губах подошел к нам:
— Меня зовут Томас Леф, я юрист на службе его величества. А это Ричард Лейтон, священнослужитель и служащий при лорде — хранителе печати. Вы знаете, с какой целью мы вас вызвали?
— Чтобы опросить нас, — сказал брат Ричард.
— Ба! Превосходно, брат. Прямо в точку.
Лейтон занял стул напротив и в упор уставился на нас.
Брат Эдмунд зашевелился на скамье рядом со мной. От него исходил едва ощутимый едкий запах пота. Бедняга болен. Почему он не пожелал признаться мне в этом?
— Я думаю, сначала следует объяснить вам кое-что, — сказал Леф. — Как говорится, поведать предысторию. В самом конце тысяча пятьсот тридцать четвертого года Томас Кромвель велел создать комиссию для обследования монастырей — только для их реформирования и очищения; надеюсь, вы это понимаете. И мы вызвались помочь ему в этом. Мы посещали монастыри и задавали вопросы. Мы выясняли, все ли правила соблюдаются, не нарушаются ли обеты, не имеет ли место финансовая или иная небрежность. А по результатам своих расследований составляли отчеты.
Леф пространно рассуждал о том, какая это большая честь — проверять тех, кто избрал монашеский образ жизни, а я пыталась сосредоточиться, разглядывая стену справа. В нее был врезан большой книжный шкаф, но книги в нем почему-то отсутствовали. Мне казалось, что прежде я видела их тут, однако теперь шкаф был пуст. Я перевела взгляд вверх и над шкафом заметила резьбу на стене — все те же наводящие страх символы нашего монастыря: лилии и корона. Они и в самом деле встречались повсюду. Но здесь корона располагалась спереди, а не за цветами Доминиканского ордена.
— Мы специально попросили разрешить нам обследовать монастыри в северных землях, где хорошо знаем местность и людей, — говорил Леф. — Традиционно у нас в стране монастыри более всего почитались на Севере. Менее чем за четыре месяца мы посетили сто двадцать одну обитель. — Он сделал эффектную паузу. — И повсюду, буквально во всех этих монастырях, обнаружили просто невероятную развращенность, расточительность, безделье и небрежение.
Брат Эдмунд опустил взгляд, и я увидела, как он погрузил большой палец правой руки в ладонь левой.
Я обнаружила, что и мне трудно созерцать лица этих двух людей. Они были разрушителями. Земля полнилась слухами об их жадности, о том, как они грабят монастыри, сначала угрозами заставляя их обитателей подчиниться. Но стоило посмотреть в их глаза, горевшие фанатичным блеском. Эти двое и в самом деле верили, что исполняют волю Божью. Я почувствовала желание подняться со скамьи, взять их за руки и провести по Дартфордскому монастырю, чтобы они могли встретиться и поговорить с сестрами. Я бы показала Лейтону и Лефу, где мы молимся, поем и спим, рассказала бы им истории о жертвенности сестер и поисках Божественной истины. О том, как мы всей душой пытались следовать правилам нашего ордена. Неужели и тогда они по-прежнему ненавидели бы и презирали нас?
Лейтон перехватил инициативу у своего коллега:
— Как вас называть — «фра» или «брат»?
— «Фра» — правильнее, но мы привычны и к обращению «брат». В этом слове звучит уважение к тем, кто принес монашеские обеты.
Губы Лейтона искривились, когда он услышал слово «уважение».
— Замечательно, брат. Мы не имели чести проводить расследование по Дартфордскому монастырю или по Кембриджскому доминиканскому братству. Но в молодости я там учился и стараюсь быть в курсе всего, что происходит в Кембридже. — Он подался вперед. — Ваш настоятель признался в грехе содомии, а также в воровстве — причем в таких масштабах, что все братство было немедленно распущено.
