– Что ж, это, – нервно ходивший по кабинету профессор опустился в кресло, покосился на коньяк и вздохнул, – это… благородно. Действительно благородно, и… Не знаю, что еще сказать.
– Ничего и не надо говорить сейчас, – улыбнулся Сергей, незаметно исследуя пальцами крышку столика. – Не надо ничего говорить, когда к вам придет Владимир. Просто сделайте все, о чем он попросит. Вроде бы следователь намерен к вам обратиться по протекции вашего хорошего знакомого, кардиохирурга.
«Везде по-прежнему стукачи. Ничего не меняется», – явственно прочиталось на вмиг окаменевшем лице Михаила Игоревича.
– Да. Хорошо, – он снова посмотрел на коньяк. – Я все понял. Хочется выпить, но в одиночку несолидно, а вы же при исполнении.
– При исполнении, – кивнул Сергей. И напомнил: – Сотовый включите, пожалуйста.
Через четверть часа Филимонов, разместившийся в салоне своего автомобиля, уже слышал, как Королев диктует Седову свой адрес.
Устанавливать аппаратуру на режим записи и отлучаться, как в случае съема информации из кабинета следователя, смысла не имело. События разворачивались слишком стремительно, и малейшая проволочка могла бы свести на нет все усилия.
Но… Расскажет профессор Седову о визите товарища из «органов», не расскажет, Сергея уже не волновало.
Когда он смог немного расслабиться, то физически ощутил, как куда-то уходит Вика. Уходит насовсем. Лопнули струны, на которых можно было играть чарующую мелодию. Разорвались связывавшие двух людей ниточки, быстро и больно. Где-то писали, что любящие друг друга мужчина и женщина, живущие вместе, спящие в одной постели, обмениваются своими клетками. Может быть, это даже правда. Потому что Сергею казалось, что той, отчаянной и упрямой его части, которая любила, радовалась и старалась врасти в Вику, и построить если не вечное счастье, то хотя бы покой, ее больше нет. Нет и не будет. Все опять сгорело. Руины. Пустота. Конец.
…Он вздрогнул от звонка сотового телефона, как от удара током.
– Сереж, извини, что так поздно. Но я заработался и совершенно забыл о времени.
Впрочем, в голосе Николая Рахманько никакого раскаяния не слышалось. Извинения – дань вежливости, не более того.
– Тоже мне, наследник Дзержинского, – пробормотал Сергей, прикинув, что Коля слышит, как он ведет машину, а значит, придется придумывать что-нибудь про романтическую прогулку или свадебные хлопоты. – Ты на часы смотрел? Или за окно? Рассвет уже, Коль! Что случилось-то?
– Ты попал. Завтра – то есть уже сегодня – акции оппозиции. И ты знаешь, что делать в таких ситуациях.
Сергей заскрипел зубами. Все эти марши, протесты даже не партий – партиек – пока не представляют реальной угрозы. Но – инструкции. Весь личный состав, вне зависимости от специализации, при малейшем намеке на возможные общественные беспорядки должен находиться на рабочих местах. Вот и получается: кто-то помидорами швыряется, а кто-то изнывает от тоски, раскладывая пасьянс на компьютере. Дурацкие предписания. Но, конечно же, любые приказы не обсуждаются.
– Я не в Москве, – попробовал отвертеться Филимонов. – Ты доложи руководству, что со мной связаться не удалось.
– Не буду, – коротко сказал Рахманько, и, не прощаясь, повесил трубку.
– Сукин сын, – пробормотал сквозь зубы Сергей, резко разворачивая машину через двойную сплошную линию разметки. – Фанатик хренов. И ведь доложит, что разговор состоялся. И будет уверен, что сделал мне доброе дело…
