"Пусть Перун в мой праздник грянет вместо канонады! Я в сраженьях порастратил порох и снаряды.
Громом пусть Перун заменит в праздник канонаду!А потом со мною выпьет чашку шоколаду".
В резиденции Перуна, стоя у порога, становой сказал служанке: "Мне бы видеть бога!"
"Можно, можно, пан начальник! Заходите в хату! Бог - на печке: там кладет, он на штаны заплату..."
"Я к тебе от князя, боже, бьет тебе челом он, чтоб ты встретил именины барабанным громом!"
Соскочил Перун на лавку, пятками затопал и в сердцах, что было силы, хлоп штанами об пол:
"Мне пасти бы лучше гусок и дрожать под стогом, чем под княжеской рукою быть наемным богом!
Дела много - денег мало, ни гроша в кармане, а еще ходи ломайся в княжьем балагане!
Сам, чай, видишь - при последнем грозовом разряде мне штанину опалило молниями сзади!
Наградных имею мало, снизили оплату, не могу себе позволить маслица к салату.
Мясо - только в праздник вижу, воду пью простую, еле-еле скрасил браком долю холостую.
Лишь уроками в бюджете дыры я латаю: я по физике студентам лекции читаю.
Коль меня бы не жалели местные молодки, мне спиртным и раз в неделю не мочить бы глотки.
Для бесплатной работенки поищи другого! А на чашку шоколаду с... я, право слово.
Князь не князь, гульба иль будни для меня едины. Нет же, нет! Не будет грому! Хватит дармовщины!"
Рот разинул полицейский, вроде карпа в сите: "Вы опомнились бы, боже! что вы говорите!
Я, как вы, простой наемник: знай свой сук, сорока! Коль узнает князь ответ ваш, будет вам морока..."
Распалясь, Перун под лавку запустил десницу и свою, в острастку гостю, вынул громовницу!
Тут, как заяц на охоте, дал служака тягу, и едва домчали ноги до дворца беднягу.
"Вам я, милостивый княже, доложу покорно, что Перуновы мне речи повторять зазорно:
грому не дал он: сулил мне, словно псу, побои; выливал на самодержца ведрами помои;
с вами чашку шоколаду пить не пожелал он, а на службу государю извините! - с... он.
Задом к вашим именинам он - простите! - сядет, а на то, что вы - владыка, он - простите! - гадит..."
Как услышал князь Владимир, что грубят открыто, стал плевать и чертыхаться, а за ним и свита.
Четверых он полицейских шлет в обитель божью: "Привести Перуна-бога к нашему подножью!"
Но вдогонку им он машет, их вернуть он хочет: "Гей! Отставимте до завтра! Нас дождем не мочит!
Все я мысли посвящаю нынче юбилею: расквитаться с грубияном завтра я успею.
А не хочет выдать грому мы просить не станем. Пушки есть, а если надо, пороху достанем!"
Шлет приказ он с адъютантом, бравым канониром: чтоб палить при каждом тосте боевым мортирам!
Ели, пили, пировали, туш не молкнул громкий, на штанах у всех министров лопались тесемки.
Ели мясо, пили вина из сосудов ценных; на пол пуговицы градом падали с военных.
Гости, пляшучи, в подметках протирали дыры, бим-бам-бум! - пальбе бутылок вторили мортиры.
Кто там был, напился в стельку вот как славно пили! По домам их штабелями слуги развозили.
Песнь вторая Хозяйство
Под высокою горою низкая бывает. Кто оркестров не имеетна губах играет.
И пока гудел, как улей, княжий двор, пируя, бог Перун до поздней ночи клял судьбу лихую:
"Кто хлебнуть желает горя лезьте в шкуру божью, восхваленье службы этой пахнет явной ложью.
На заре возись с росою, облака раздвинешь, месячишко в хлев загонишь, в солнце дров подкинешь;
спрячешь в куль ночную нечисть духов и чертяток; "цып-цып-цып!" - домой покличешь звездочек-цыпляток.
Каждой пташке, каждой твари, будь то слон иль мошка, должен бог чуть свет насыпать снеди из лукошка.
А едва проснутся люди полное мученье! У меня от них нередко головокруженье...
Если вечно муху в ухе вам терпеть пришлось бы, вы бы знали, что такое человечьи просьбы!
Все ко мне! А сколько жадных, сколько ненасытных! Ошалеешь - не запомнишь разных челобитных...
Тот хворает, та бесплодна, тот опух с мякины, те хотят, чтоб поломал я ткацкие машины;
тот желает, чтоб хранил я луг ему и поле, тот велит, чтоб оказал я помощь при отеле;
для того, кто лен посеял, нужен дождик частый; а для тех, кто сено коситчтобы день был ясный.
