Теперь она оправдывала себя тем, что в ту пору пребывала в душевном смятении – как раз накануне в номер, который они занимали вместе с Григорием, ворвались люди в масках и отобрали у нее письмо королевы.
До того Соня и Григорий несколько дней скакали верхом, причем Соня в мужской одежде. Молодые люди хотели замести следы – кто‑то, опять же по свидетельству Григория, упорно ехал за ними следом, а пара – мужчина и женщина явно аристократического вида – была слишком приметна.
Правда, от людей в маске, которые охотились за письмом королевы, их это не спасло. Да они и знали про то, что Соня едет в мужской одежде. Ещё бы им не знать! Именно один из заговорщиков – или кто там они были – до того, пока не раскрыл перед нею свою истинную сущность, и предложил ей выдавать себя за мужчину.
Потому во всех трактирах, где Соня с Григорием останавливались, их, естественно, принимали за двух друзей‑мужчин. И то, что они оказались в одном номере, было прямым следствием её переодевания.
К тому же на сей раз с одной кроватью. Но и это сыграло не главную роль…
Как странно, что оба они – соотечественники – выполняли поручения столь разных людей! Она – со стороны Франции, он – со стороны России. Отличались же их роли тем, что Григорий хорошо знал свою часть работы, а Софья в свою была посвящена лишь частично. К счастью, она узнала об этом не сразу, а то бы и вовсе разуверилась в человеческом роде…
В общем, её путь в Австрию омрачился несколькими неприятными событиями, из которых Соня выходила со все более ощутимыми потерями, пока наконец не лишилась того, ради чего и предпринимала сию поездку. Вот она и пребывала в настроении смутном, ей хотелось прижаться к кому‑то сильному и храброму, выплакать своё горе, поделиться неприятностями, хотя бы частично переложить их на крепкие мужские плечи.
Такой мужчина нашёлся. Он всё время и был рядом, и таки свои плечи подставил, но взамен Соне пришлось расстаться с тем, что называется девичьей честью. Случившееся было вспоминать и приятно, и стыдно. Причем стыда было даже больше, хотя, казалось бы, всё завершилось благополучно…
Не только Григорий виноват в том, что произошло. Он сначала всего лишь успокаивал расстроенную Соню – кого она могла заинтересовать при австрийском дворе без письма французской королевы?
Увы, и она, и Тредиаковский оказались не готовыми к нападению. Против двоих вооруженных людей, кстати. Соня сама и открыла дверь комнаты, когда в неё постучали.
Нет, наверное, он всё‑таки что‑то такое подозревал, потому что крикнул ей:
– Не открывай!
Но Соня уже отодвинула щеколду. А за дверью не стали ждать, пока она передумает.
Григорий, понятное дело, не очень горевал о потере королевского послания. Во‑первых, несмотря на возражения Сони, он успел снять с письма копию, а во‑вторых, считал, что княжна Астахова выполняла лишь роль подсадной утки и настоящее послание повез эрцгерцогу Иосифу в Австрию совсем другой человек…
Соня с его выкладками не соглашалась. Думать так было неприятно. К тому же она понимала, что и впредь не исключено, что её так и будут использовать – как говорится, «втемную». Ведь она ничего толком не знает и как разведчик ничего не умеет.
Да что там, она не научилась даже скрывать от людей свои чувства! Говорят, по её лицу можно читать, как по открытой книге. А успеха в таком деле может добиться лишь человек хитрый и изворотливый. Хозяин своим чувствам.
Значит, не такая уж она ценность, как хотелось думать. И при французском дворе, по‑хорошему, русской княжне теперь делать нечего. Вон как с нею обошлись! А с таким вроде доверием, с такой сердечностью говорили с ней…
Итак, она горевала, а Григорий её успокаивал.
Погладил по голове, поцеловал.
Прежде Соне доводилось целоваться с мужчиной.
С бывшим женихом Леонидом Разумовским, например. Он первый разбудил в ней чувственность, о которой Соня и не подозревала.
Потом… потом она вовсе не собиралась целоваться с тем человеком в Версале, с Жозефом Фуше. Но он стал целовать ее насильно, и Соня… словом, она не осталась равнодушной, чего уж таиться перед самой собою. Этот французский граф своим кавалерийским наскоком едва не лишил ее привычной холодности, с которой до того она успешно отбивалась от подобных домогательств. О, этот версальский донжуан зашёл в своих ласках так далеко, что ещё немного… Господи, о чём она вспоминает!
