– Да говорили уже, – сказал Тимофей и бросил на Галкина хмурый взгляд.
– Твой муж предложил нам средство от больной совести.
Феликс ничего на это не сказал, но заметил:
– Скоро все порядочные люди будут жить в Киеве. Как во времена Скоропадского.
– Во время Скоропадского, – возразил Галкин, – все порядочные люди были на Дону и на Кубани, а не в Киеве.
– Чувствую себя эмигрантом, – решительно сказал Тимофей. – Вот родился здесь, да все здесь, а хожу по улицам и чувствую себя эмигрантом. Кто все эти люди? – Он сделал корпусом пол-оборота и оглядел зал. – Кто они? Чувствую себя, словно проиграл Гражданскую войну. Я чувствую себя побежденным. Всеми этими братками, понятиями и всем прочим, что не в моих понятиях.
– Неудивительно, – заметила Наташа. – Вы ведь даже не воевали.
– Не понял? – сказал Тимофей.
Илья молча слушал.
– Я сказала, вы даже не воевали. Тогда хоть нашлись люди, которые так просто свою Россию отдавать не захотели. Может быть, ее и не было, может быть, она существовала только в их сознании. Может быть. Но они за нее сражались. А вы нет.
Некоторое время за столом висело молчание. Как-то неуловимо, вопреки желанию, все приобрело другой оборот.
– А в 93-м году где были порядочные люди? – спросил Тимофей.
– Когда чернь бродит по городу, бесчинствует, ее надо остановить. Любыми средствами, – сказал Феликс.
Илье показалось, что он ослышался.
– Чернь? – спросил он. – Что значит – чернь?
– Ты прекрасно знаешь, что это значит, – огрызнулся Феликс.
– Да нет, – примирительно сказал Илья. – Словечки уж больно феодальные.
Hо Феликс, по-видимому, настроился на добрую ссору.
– Какая страна, – отрезал он, – такие и словечки.
– А кто, позвольте узнать, раздавал графские титулы? – рассмеялся Галкин. – И когда, не напомните? Чуть кто гимназию окончит – и уже он не народ. А может быть, все для того, чтобы управлять этим народом и чернью его называть? Но у нас не Англия – это там эсквайрами называют всех образованных людей. Из уважения.
– Разве в этом смысл? – спросил Галкин.
– Есть культура, – ответил Феликс, – и мы в ней живем. И наш долг умножать ее и поддерживать. Ничего иного сделать мы не в состоянии.
– Это вот это культура, что ли? – Тимофей повел головой, как бы показывая убранство зала.
– И это тоже, – твердо сказал Феликс. – Я сам, да-да, ничего смешного, я сам был готов идти воевать за эту культуру.
После этого заявления паузой воцарилась тишина.
– Ты когда уезжаешь? – обратилась Hаташа к Илье.
– В четверг, тридцатого, – ответил он.
– Как я вам завидую, – мечтательно проговорила Наташа. – Новый год на море – здорово!
Но и эта ее попытка сбить разговор на другое не получилась.
– Так это просто у тебя получается, – усмехнулся Галкин. – А ты знаешь, как это – убивать? А жить с этим потом как?
– Жить с этим не тебе, а мне, – сухо ответил Феликс. – Вы в Афганистане что творили?
– А что мы творили? – тихо спросил Галкин.
– Мальчики, кто чай, кто кофе? – весело спросила Hаташа, подзывая официанта. Hо вечер был уже скомкан, как использованная салфетка, и они продолжали сидеть из приличий, вяло перебрасываясь отрывочными замечаниями.
– Не-ет, друзья, – сказал Феликс, поджав губы, – не приедем мы никуда с таким подходом.
«А мы никуда и не едем», – подумал Илья, но промолчал.
* * *
Первым ушел Галкин, за ним Тимофей.
– А поедем к нам? – предложила Наташа. – Успокоимся.
К «ним» приехали уже заполночь. Наташа молниеносно приготовила греческий салат, но не хотелось никому ни есть, ни пить, а хотелось лечь и растворить во снах все сентенции сегодняшнего вечера, которыми они так щедро угощали друг дружку.
– Ну зачем ты с ними споришь? – сказал Илья. – А то не знаешь, что они скажут. Они же спорить могут до посинения, это ж их страсть.
– Нет, ты посмотри только, – возмущался Феликс, – они живут, всем пользуются, а мы виноваты. По колбасе соскучились за два двадцать. Им бы волю дай, – продолжал Феликс, – они б всех в скиты загнали. Сами жить не хотят и других сбивают с толку. Никогда не будет у нас тут ничего хорошего с таким подходом... Плебеи, кухаркины дети.
– Смерды, – подсказал Илья со смехом.
