* * *
Тимофей умывал руки. События, приведшие к разрыву с Вероникой, пришлись на конец декабря. Слишком быстро и очевидно открылась им обоим разница не столько их характеров, темпераментов, но и каких-то глубинных взглядов на жизнь, которые составляют саму сущность человека.
Все выглядело так, что они оставляют друг друга без особых сожалений и спешат покончить с этим до Нового года, чтобы не тащить в дальнейшую жизнь, отмытую боем кремлевских курантов, шлейф неудачной, неудавшейся связи. Говорить им было не о чем. Общие интересы ограничивались алкоголем, хотя само по себе это уже отнюдь не мало.
Оставалось еще влечение, но оба считали себя выше этого и не собирались цепляться друг за друга ради какой-то умозрительной идеи. Поданный им намек на близость финала она подхватила как брошенный мяч, который как будто ждала, потому что первая не решалась ввести его в игру.
И они расстались лихо, весело, почти так же, как провели вместе это недолгое время. Поздно ночью он посадил ее в такси, посмотрел, как отъезжает машина, и видел, что она обернулась, чего раньше не делала.
Когда он слышал обычное выражение, что «люди расстались», он понимал, что это значит, но очень хорошо знал также, что практически не бывает так, чтобы люди эти в буквальном смысле слова просто разошлись в разные стороны. Кто-то из двоих должен взять на себя мужество дать к этому повод или быть достаточно настороже, чтобы не пропустить его. Даже когда оба чувствовали, что отношения себя исчерпали и подходят к концу, все равно должна была возникнуть или «лакмусовая ситуация», или кто-то должен был хотя бы завести об этом речь.
Как-то в юности ему пришлось дать прямой ответ на прямой вопрос, и он твердо решил никогда в жизни больше не слушать и не сушить тех слез, которые за этим последовали, хотя время от времени это и случалось в его жизни.
И с тех пор он, понимая, что оба уже просто зря теряют время, охотно и изобретательно давал такие поводы, за которые женщины обычно цеплялись с несознаваемой ими самими благодарностью и облегчением. Ему оставалось только надевать на себя привычное клеймо брошенного, и он научился не видеть в этом ничего стеснительного или стыдного. Более того, ему казалось, что он поступает именно так, как и должен поступать всякий порядочный мужчина, имея отношения с женщиной, которые необходимо прекратить.
Когда женщины упрекали его в том, что он не умеет любить, для него это значило только то, что он не сумел полюбить именно эту конкретную женщину и что поэтому она говорит так от бессилия и от вызванного им желания сделать ему больно. Но по мере того как множились такие истории, похожие друг на друга как две капли воды, он начинал сознавать, что, может быть, и впрямь он лишен этой способности – любить, как бывают лишены иные люди хорошего вкуса, хорошего зрения или музыкального слуха.
Хотя и он, как и многие другие знакомые, считал Илью лишенным чувства юмора, он ясно видел его способность любить, и эта способность в его размышлении как-то сопрягалась с тем, что он называл отсутствием чувства юмора. Изящество – основа любого юмора, юмор – основа флирта, и вот именно это-то, столь приятное и увлекательное занятие, Тимофей начинал теперь считать лишним и вредным.
Даже Вадим, несмотря на их внутреннее, скрытое, но ощущаемое обоими тождество, в этом был ему не равен, а если и было что-то похожее, то знал это Вадим о себе с начала, а не обнаружил с удивлением почти на середине жизни.
