– Уму непостижимо, – опять возмутилась дальняя дама. – Нас здесь семь тысяч человек, а не можно найти священника.
– Да может, в трюме он, священник, – урезонивал ее густой голос, по выговору принадлежавший человеку из народа, из низов. – Только что ему к утрене поспеть.
– Только подумать, ни доктора, ни акушерки, ни сестры, ни священника, – продолжала дама.
– Так и все обошлось, слава господи, – сказал тот же голос. – Видишь, само все и сделалось.
Больше ничто уже не тревожило остаток ночи. По-прежнему вода и небо были вокруг, сплетаясь в влажной темноте, и только равномерное гудение, доносившееся из недр корабля, давало знать, что он движется к какой-то известной цели. Авенир Петрович еще видел роженицу. Теперь ребенок лежал на ее груди, а под голову ей подложили что-то вроде сака. Вахтенный офицер склонился над ней, и Авенир Петрович видел, как косо влетает в луч фонаря и вылетает из него мелкий бисер мороси.
– Сударыня, – сказал офицер, – моя обязанность сделать запись в журнале.
На открытую страницу вахтенного журнала, который он держал, падали капли, и он стряхивал их тыльной стороной руки, державшей карандаш. Особенно сильный порыв ветра осыпал палубу мелкими холодными брызгами.
– Земля же была безвидна и пуста, и тьма над Бездною. И Дух Божий носился над водою, – сказали откуда-то из мрака, и вахтенный офицер строго посмотрел туда, откуда донесся голос.
– Итак, – сказал он, выпрямившись и придавая своей осанке все достоинство своего чина и исполняемой им должности. Она смотрела на него измученными подведенными глазами, лоб поперек резко чертили морщины, и все же она улыбалась – не виновато, не забито, а спокойно и светло, будто изгнала наружу всю муку и там теперь остался только тихий свет.
– Стыдно сказать, никогда не думала, – прошептала она запекшимися потрескавшимися искусанными синими губами, по которым теперь Авенир Петрович водил своим мокрым носовым платком с монограммой.
– Ну хорошо, – вздохнул офицер, – а по батюшке? Фамилия?
– Евгеньевич. Фамилия отца – Охотников.
– А мы вот что... – начал вахтенный офицер, видно, что-то сообразивший. – Вас, кадет, как звать?
– Кириллом, – отозвался кадет через темноту, пробираясь к своим через лежащие тела и баулы. Человек со вторым фонарем приподнял его еще выше над головой, и как будто свет отыскал этого Кирилла. Туловище его восставало из груды скорченных, согбенных тел, задрапированных самым разнообразным тряпьем, саженях в четырех и уже очень зыбко проступало в темноте, так как свет фонаря едва достигал туда, где он стоял.
– Это хорошо, что Кирилл, – опять раздалася из мрака голос вахтенного. – А именины-то у тебя когда?
– В феврале, четвертого, – откликнулся кадет в последний раз и пропал где-то за спинами сидящих на палубе людей.
– Вот и хорошо, – сказал вахтенный офицер себе и строже матросу: – Свети ровней! Вот и хорошо. – Он присел на корточки, пристроив журнал на своем остром колене, и между прочими другими положенными здесь быть словами написал и эти: «Кирилл Евгеньев Охотников».
– Долина Роз и Смерти, – произнесла Ольга, часто дыша после трудного подъема, оглядывая бурое безлесное пространство. – Долина Роз и Смерти, – повторила она, как бы прислушиваясь к звучанию этих слов. – Почему такое название?
– А это союзники так назвали, потому что в речонке водятся ядовитые змеи, и еще удавы, – отозвался шедший чуть позади Авенир Петрович. – Считается, что это и есть знаменитая «долина странствий», куда боги поместили Беллерофонта, предварительно отъяв у него разум. – Он остановился рядом с ней и огляделся. – Действительно, мы видим вокруг себя лишь голое поле, а между тем это место одно из самых насыщенных историческими событиями. Оно и понятно, если принять во внимание, что воды эти отделяют Европу от Азии. В самом деле, – усмехнулся он и снова остановился, пораженный мыслью, пришедшей ему в голову. – Галлиполи – голое поле, Галлиполи – голое поле. Нет, вы прислушайтесь? Голое поле – Галли-поли. Полное созвучие и полное совпадение смыслов.
Они стояли теперь на вершине длинной гряды, на возвышенности, откуда открывался ничем не омрачаемый вид на долину. По середине ее в каменистом русле ползла речка, играя на солнце тусклой чешуей волн. С такого расстояния, откуда смотрели на нее Ольга и Авенир Петрович, течения ее не было видно. Противоположный край долины плавно поднимался, образуя другую гряду с мягкими очертаниями горбов. Светло-зеленые и кое-где белые палатки стояли ровными прямоугольниками по обеим берегам.
