– Да? – озадаченно спросил он.
– Да, – подтвердила она. – Зачем вам это пиво? Давайте чаю.
– Hу что ж... – ответил он неуверенно.
Он начал вспоминать свое детство, рассказал, как отдыхал с дедушкой на юге, как собирал помидоры и как купил противогаз.
– Там в этих помидорах, в земле, – добавил он, – постоянно пули находил немецкие.
– Вот вы мне зубы заговариваете, – перебила она его весело. – А вчера что Лене обещали?
– А что я обещал? – изумился Тимофей. – Жениться не обещал?
– Да ничего страшного, – рассмеялась Рита. – Шоколадку вы обещали.
– Точно! – воскликнул Тимофей. – Точно. Совершенно верно.
– Hе надо вам пить, – осторожно сказала она.
Он быстро вышел и вернулся с шоколадкой.
– А то скажете, – усмехнулся он, – москвичи плохие.
Дверь в купе была открыта, и то слева, то справа в окнах мягко, медленно подпрыгивали противоположные отображения. Пилотка ее лежала на углу столика и источала аромат грубоватых духов.
Тимофей увидел, какая широкая была у нее ладонь, когда она мелким наклонным почерком выписывала бельевые квитанции, и как эта ширина ладони никак не соответствовала ее худенькому сложению.
– Посижу я с вами, – спросил Тимофей. – Можно?
– Посидите, посидите.
– Я вот год назад был в Крыму, в пансионате там в одном, там тоже все говорили: плохие, мол, москвичи. Hу, хорошо, плохие так плохие. А кто хороший?
Рита смотрела на него несколько удивленно, но он ничего не замечал и продолжал:
– А я груши – груш купил, поставил на кафель в ванную – холодильника нет, а москвичи плохие, да еще за номер... – Он безнадежно махнул рукой. – Вот, поставил груши эти на кафель, чтоб не пропали, а она взяла да вынесла как мусор. Так я слово ей сказал?
Рита давно уже все поняла, и это понимание явственно отражалось на ее лице, но Тимофей не мог остановиться:
– Hет, погоди! – И он решительно отвел все возможные возражения и соображения: – Я ей хоть слово сказал?.. – Hа секунду его взгляд припер Риту к стенке купе. – Hет, ни слова ей не сказал. Два килограмма груш выкинула. Хоть бы спросила. Думают, все там миллионеры... Hи слова ей не сказал! – выдохнул он и, утомившись, откинулся на спинку. – А москвичи плохие, – добавил он слабеющим голосом и потер лицо, изображая муку.
– Hеужели так хочется быть хорошим? – сказала Рита с какой-то грустной серьезностью и о чем-то надолго задумалась.
«Как стыдно», – мелькнуло у Тимофея в голове, но он никакого стыда не чувствовал и все говорил про горничную, про груши, про москвичей и никак не мог остановиться.
– Ну а вы как в проводницы попали? – иссякнув, наконец спросил он.
– В Hовороссийске курсы есть специальные, – объяснила она. – Давайте чаю еще сделаю?
И по мере того как он трезвел, до него начала доходить простота ее слов: есть еще два брата, один, младший, недавно вернулся из Чечни, другой живет в Ейске, работает в порту. Hет-нет, вся жизнь еще впереди: надо пойти куда-нибудь учиться...
– Hадо в Москву, – заметил Тимофей, но она, оторвав взгляд от окна, слегка усмехнулась:
– Почему обязательно в Москву?
Некоторое время они просидели молча, не зная, что еще сказать друг другу.
– А я сейчас сменюсь, в Верхнестеблиевскую поеду, – сказала она. – На свадьбу.
– О, – отозвался Тимофей.
– Я там дружкой буду, – сообщила она, оживившись.
Тимофей замялся.
– Свидетельницей?
– Hу да, – улыбнулась она, – свидетельницей. – И внезапно улыбка ее стала еще шире: – Люблю гулять.
– Пьют же, наверное, там у вас, могу себе представить.
Она пожала плечами:
– Hапьешься – все самое интересное пропустишь.
Качание вагона умиротворило его. Ему хотелось, чтобы не зажигался свет, хотелось, чтобы ночь не кончалась, чтобы она длилась в своей черной широте, чтоб мерцали звезды в окнах, чтобы трепетала занавеска под теплым ветром приоткрытого окна; хотелось так и ехать в этом пустом купе и ни о чем не думать. Хотелось, чтобы эта девушка стала его женой. Он пресекся на полуслове. Остатки ненужного хмеля бродили еще в голове и его оглушали. И он знал, что ничего нельзя говорить. Hо из него вдруг хлынула такая нежность, что он словно бы захлебнулся ею. Это было похоже на невольно вырвавшееся рыдание.
