Она так глубоко ушла в себя, что голос Ромы накатился на ее слух и вдруг стремительно приблизился, как если бы преодолел огромное расстояние на огромной скорости. Когда Рома вышел в уборную, Люда, понизив голос, торопливо заговорила:
– А с этим-то как? Все? Хоть переписываетесь?
– Представляешь, – сказала Люда вернувшемуся Роме, который с улыбкой усаживался за столик, – наша девочка чуть было не стала... кем? как сказать? – Она замялась, подыскивая слово, но не нашла его: – Если за графа, то графиня, если за короля, то королева, а если за рыцаря?
– Рыцарица, – подсказал Рома и тут же рассмеялся. – Ну давай рассказывай, – сказал он, насупившись, – а то, видишь, стоит только отлучиться, как начинаются шушуканья.
Маша, с укором глянув на Люду, повторила ему все то, что минутой прежде рассказывала ей.
– Ты про утку скажи, – напомнила Люда.
– Ну что про утку, – нахмурившись еще сильнее, сказала Маша, но все же рассказала про утку, которую, стань она в самом деле женой Роджера, ей надо было готовить несколько раз в год согласно рыцарскому обычаю по особому рецепту.
Маша потрясла головой, словно стряхивая наваждение.
– Утка – это хорошо, – проговорил Рома. – Ничего, – весело заверил он, – мы тебе и здесь найдем. Правда, может, и не рыцаря... Боярина!
– Куда мне боярина, – рассмеялась Маша.
– Надо тебя с Федором познакомить, вот что, – сказал Рома и обратился к жене: – Нет, правда, давай ее с Федькой познакомим. Кто такой Федор? – спросил он как бы за Машу. – О-о, это очень интересный молодой, – он выделил это слово голосом и многозначительным поднятием бровей, – человек. Он тебе понравится. Между прочим, тоже серфингист.
– Еще надо, чтобы я ему понравилась, – отшутилась Маша. – Подождите, – воскликнула она, – я знаю этого человека!
– Что же ты так кричишь! – испугалась Люда и посмотрела туда, куда смотрела Маша.
По коридору в проходе между залами шел Аркадий, с которым она познакомилась на даче у брата.
– Он поэт, – сказала Маша уже спокойней.
– А, сегодня же чтение, – сообразил Рома, поглядев, куда прошел Аркадий. – Чтение будет. Поэты будут читать свои стихи.
– А мы можем послушать? – спросила Маша. – Пустят нас?
– Да почему нет? – удивился Рома.
– Тогда, может быть, послушаем?
– Хорошо, – сказал Рома, – вы идите, а я тоже сейчас подойду, только скажу, чтобы столик за нами оставили.
Маша с Людой, захватив свои напитки, протиснулись в соседний зал. Все стулья были заняты, и можно было только стоять и смотреть на поэтов поверх затылков впереди сидящих слушателей. Стояла благоговейная тишина, и Аркадий, стоя подле стола, бросал в нее рифмованные слова.
– Разъезд Терпения объят вечерним мраком, – читал Аркадий, – и фонари горят через один. Играет танго на тр-рубе собакам полуодетый господин. За стоном нот следят телеграфисты. Курьерский отдыхает на ходу...
– Вообще-то он математик, – шепнула Маша, наклонившись к Люде. Люда ответила ей подозрительным взглядом.
Аркадия сменил полноватый очень светлый блондин с таким добродушным выражением лица, с неестественно ярким румянцем, что казался пришельцем из мира русских народных сказок, как мы их себе представляем. Аркадий сел лицом к залу за один из двух столов, составлявших как бы президиум, и, сложив руки в замок, смотрел куда-то на стол, в пространство, огражденное его локтями.
– Были люди, брали палки и гоняли голубей, и кричали громко «э-эй!» в перекошенные балки птичьей юности моей! – прочитал блондин на память неожиданно хриплым голосом и, открыв книжку, стал шумно, расшвыривая страницы, листать ее, собираясь читать дальше.
– Галки, сороки, вороны – птицы моей страны! – наконец провозгласил он. – Крылья у них воронены, клювы черны!
Маша все ждала, когда закончатся чтения и она сможет подойти к Аркадию, но поэты все читали и читали. Наконец объявили перерыв. Тогда только Аркадий поднял лицо, и она помахала ему над головами слушателей. Он выбрался из толпы, правя на этот приветственный жест, хотя и не сразу разобрал, от кого он исходит.
– О, привет, привет, – заговорил он, окончательно сообразив, кто она такая, лишь в нескольких от нее шагах.
