Бар представлял собой довольно просторный каминный зал, испокон облюбованный любителями авторской песни. Откровениям бардов грустно внимали стеклянными глазами морды горных туров, развешенные на стенах вперемешку с нехитрыми акварелями, как будто хотели, но уже были бессильны опровергнуть извечную лживость людей.
О! Тут, если повезет, можно было услышать об удивительных вещах. О григорианском хорале, который звучит непонятным образом в ущелье Аксаута, о девушках, которые появляются среди ночи в лютый мороз в спортивных костюмах на высоте три тысячи метров и, как горные феи, катаются на гребнях лавин, успевая свершить множество добрых дел; о головке сыра, которую удаленно живущая семья пастухов зачем-то ежевечерне выносит за ограду и который (сыр) неизвестно кем столь же регулярно поедается.
Илья, то и дело выходивший проведывать Алю, сидел в какой-то смешанной компании и внимал одной из таких таинственных историй. Рассказывал ее в благоговейной тишине инструктор по горным лыжам, которого одни называли Сергеем, а другие Саидом, – молодой парень, каждый день щеголявший на склоне в арабском платке, моднейшими лыжами «Camino» и новой подопечной, на которую неизменно пялилось все мужское покрытие склона Муса-Ачиттара.
– Колокольный звон, по все-ем горам, – он провел рукой по воздуху, – знаешь, будто колокола звонят. Это казаки, казаки. Эти, как их... – замешкался он, – которые, туда-сюда, за старую веру...
– Раскольники, – подсказал Илья.
– Вот, они. С Дона, короче, ушли и здесь в горах осели. И целый типа город у них, знаешь, город. И так и живут. Ни-икто найти не может.
– Ты тоже видел? – спросил из-за спин впереди сидящих какой-то слушатель.
– Сам я не видел, – неохотно признался Сергей-Саид. – Ребята, короче, видели.
Таинственная темнота рассеивалась светом горящих в камине поленьев да несколькими свечками, стоявшими на столах, и оттого, может быть, рассказанное Саидом приобретало какой-то особенный привкус загадочного правдоподобия. Илья почувствовал, что кто-то встал за спинкой его кресла. Это был Леонид, полдневный его знакомый.
– В самом деле верите в эти сказки? – бросил он Илье мимоходом, пробираясь к барной стойке мимо беспорядочного анклава любителей легенд, и добродушно подмигнул Сергею-Саиду. Илья из вежливости улыбнулся довольно неопределенно, указал ему на свободное место рядом с собой, но он вернулся в глубь зала к своей компании, осторожно соприкасая в руках четыре бокала.
Там же он увидел и Мадина. Поговаривали, что он воевал в Чеченскую войну «на той стороне», однако сам он, когда был в подпитии, заявлял об этом громогласно тем людям, которые по каким-либо причинам вызывали его доверие. Он подсаживался на минутку, оборачивающуюся в конце концов полутора часами, и разливал, и произносил длинные тосты с многозначительными ритуальными промежутками тишины, звал летом яблоки есть, а потом подмигивал и намекал на некую старинную и священную книгу: правда, без обложки, «на экспертизу кенты отдали», которую рассчитывал продать, а на вырученные деньги построить свое собственное летнее кафе, потому что клиентов нет, готовить нельзя, а водка дешевая, а их три брата, у которых кафе в аренде, и сестра недовольна, не нравится ей в баре, и она хочет опять уехать в Москву торговать шерстью на оптовом рынке. Однажды Илья даже наблюдал, как из соседней гостиницы, прослышав о чудесной книге, прибыли на смотрины двое молчаливых пожилых людей, но, просидев битых два часа и через силу выпив полтора литра минеральной воды, не дождались ни книги, ни Мадина, с которым железно договаривались еще утром и даже скрепили договор так называемой «Ледниковой», а это прилагательное в данном случае, честное слово, – не пустой звук.
Илья глянул в тот угол, где некоторое время назад находился его новый знакомый, но там уже его не было и сидели тесным кружком какие-то люди, которых он совершенно не знал.
Подошел Мадин, подсел, выпил рюмку и жарко, сухо шепнул ему в ухо:
– А то в Абхазию на лошадях, хочешь? Мимо погранцов пройдем, они и не чухнутся – ребята тропы знают.
