Льоу теперь частенько уводили в большой общинный дом по соседству с бараком, облюбованный после захвата Цитадели двумя сотнями подгорных воинов. Пару раз к ним наведывались высокие двергские военачальники и даже сам Зокарр — потешить себя пением забавного сиидха, тщетно пытавшегося оскорбить толстокожих карликов. Начало всему положила стычка темрийца с одним из стражников-двергов, неустанно подгонявшим пленных, растаскивавших обломки надвратных укреплений Вершины. Беловолосый сиидха чем-то таким не понравился надсмотрщику, и тот обругал его на ломаном альбийском наречии, вдобавок вытянув копейным древком поперек спины. Разобиженный потомок Бриана Майлдафа немедленно взвился. В чрезвычайно красочных, местами даже рифмованных выражениях Льоу обрисовал предков злосчастного надзирателя, его потомков, его жену и его самого — самым безобидным в его речениях было словосочетание «бородатая жаба».
Работавшие поблизости только ахнули, ожидая свиста секиры и головы хулителя, катящейся в ближайшую канаву.
Ничего подобного, однако, не последовало. Кряжистый, поперек себя шире, бородач в изрубленной броне оглушительно заржал, спугнув стаю вездесущих ворон-трупоедов, и потребовал еще.
Прежде, чем Коннахар или Ротан успели его остановить, Лиессин, зверски оскалясь, выдал издевательским речитативом пару оскорбительных нидов:
… И чтоб пришла к тебе твоя кончина
В обличье престарелой потаскухи
Иль демона с ужасного похмелья,
Иль, на худой конец, в лице дракона,
Что издавна страдает несвареньем.
Чтоб ты подох, подлец, в его навозе,
Не в состояньи рот закрыть при этом,
Чтоб труп твой ели черви с отвращеньем,
Тебя недобрым словом поминая,
И чтоб в тебя Творец при встрече плюнул,
А у тебя слюны бы не сыскалось,
Достойно чтоб Кователю ответить…
Дверг сложился от хохота пополам, и в тот же вечер Лиессина увели в лагерь Зокарра. Вернулся он оттуда далеко за полночь, охрипший и совершенно ошалевший, в одной руке сжимая арфу-анриз, а в другой — объемистый мешок, из которого вкусно пахло хлебом, вином и жареным мясом.
Заполучив столь редкостное развлечение, певца-сиидха с острым языком, дверги теперь требовали, чтобы тот являлся каждый вечер и даже разрешили ему не работать наравне с остальными. Приходя обратно в конюшни, Льоу делился с собратьями по несчастью тем, что удавалось стянуть со стола, сам же, ругаясь вполголоса последними словами, валился на лежак и вскоре засыпал. По его словам, дверги были начисто лишены чувства юмора: чем незамысловатее и грубее песня, тем больший восторг она вызывает.
— Я, конечно, знаю трижды по тридцать хулительных нидов, но это уже чересчур, — признался он минувшим утром, и злорадно добавил: — Ну ничего, ничего, сегодня они у меня попляшут до упаду! Я их заставлю сжевать собственные вшивые бороденки, и…
— Не дразнил бы ты их понапрасну, — предостерег Коннахар, но Майлдаф-младший наверняка не внял разумному предостережению…
— Хватит ерзать, все ноги оттоптал, — недовольно пробурчал разбуженный Ротан, когда юноша вновь поднялся и попытался выглянуть в маленькое окно. Разглядеть оттуда не удавалось ровным счетом ничего, кроме части бывшей рыночной площади и темных развалин складов за ней. В ночное время площадь была безлюдна, но уставшие глаза обманывали сами себя, утверждая, якобы замечают какое-то движение. — Сам знаешь, ходить по крепости после заката пленным не разрешается, да и коротышки предпочитают лишний раз ночью не высовываться за порог. Скольких дозорных уже нашли с перерезанной глоткой — десяток, дюжину? Придет он утром, никуда не денется. Слушай, Конни, не спишь, так не мешай другим!
— Я постараюсь, — кротко обещал наследник Аквилонии, возвращаясь обратно и со вздохом устраиваясь на жесткой, едко пахнущей соломе. Приятель вовремя напомнил о причинах, делавших крепость в темное время суток столь опасной: кое-кто из уцелевших защитников до сих пор скрывался в запутанных подвалах под развалинами бастионов, став настоящим проклятием для тех двергов и альбов, коим выпадала участь нести ночные дозоры. Карлики пригрозили, что начнут расправляться с пленными, если резня будет продолжаться и дальше, но, похоже, это не возымело действия. Мало того, недавно кто-то намалевал у входа в срединный из Серебряных Пиков белую восьмиконечную звезду в обрамлении пары крыльев, осуществив свою рискованную выходку едва ли не под самым носом у двух десятков караульных.
