– Ну а вы что? – осторожно спросил глава ордена двух других.
– А, черт с ним! – Зеебах с шумом сплюнул на землю и вскинул руку. – У меня поважнее дела есть, чем старинные документы обихаживать… Может, ты и права, Эльзбет. Крестьяне всюду от голода помирают, рыцари превращаются в разбойников, кругом всякий сброд ошивается, а папа спит с кем попало… Воистину, времена меняются, и не в лучшую сторону. Может, хоть Господь положит конец этому непотребству.
– А ты, Мартин? – спросил старейшина.
Канатчик медлил. Целая вечность минула, прежде чем он медленно поднял руку.
– Возможно, это и вправду лучшее, что можно предпринять для защиты документа, – проговорил он. – Я лишь надеюсь, что наши шаги действительно направляет Господь, а вовсе не трусость.
– Значит, решено.
Старейшина кивнул. Он взглянул на Эльзбет Рехштайнер и в свете луны заметил, как по лицу знахарки мелькнула улыбка. На краткий миг она снова стала юной девицей, которую он когда-то приглашал на танец.
Бремя было слишком тяжелым. Так будет лучше для нас и для нашего общего дела. Пусть другие решают, когда придет время.
Старик глубоко вздохнул и призвал всех преклонить колени.
– Помолимся же. Sanctus Fridericus, libera me, libera me, libera me…[14]
Повторяя в унисон древние слова, передаваемые в Анвайлере из поколения в поколение, каждый из них понимал, что это, возможно, их последняя встреча.
Братство прекратило свое существование.
* * *
Вечером следующего дня Матис наконец набрался смелости, чтобы поговорить с отцом. Время поджимало. Филипп фон Эрфенштайн ждал, когда новоиспеченный оружейник доложит ему, какими орудиями они располагали и каким образом он собирался их применить. Между тем из Цвайбрюкена пришла бумага, подписанная самим герцогом, что позволяло Эрфенштайну выступить войной против Ганса фон Вертингена. Послезавтра им предстояло выдвигаться.
Не будь положение столь серьезным, Матис рассмеялся бы в голос. Несколько недель назад он, юный кузнец, сидел в подвале за помощь мятежникам. Грядущий же поход возвел его до оружейника овеянного легендами Трифельса, и все обитатели крепости прониклись к нему уважением. Но Матис не строил иллюзий. Если поход против Вертингена провалится, его карьера оружейника на этом и закончится. И сам он, скорее всего, лишится работы. Эрфенштайн выставит его за порог, лишь бы сохранить лицо.
В последние дни Матис без конца перебирал верные пропорции для черного пороха. В итоге семь частей селитры, пять частей серы и столько же угля оказались лучшим сочетанием. После долгих экспериментов лучше всего показал себя уголь из древесины молодого орешника. Правда, сырья оказалось крайне мало – на сухой песчаной почве орешник почти не рос. Все составляющие следовало размолоть в порошок и размешать в мельнице. Чтобы зерна были крупнее и быстрее воспламенялись, Матис пропитал порошок уксусом и мочой, после чего выпарил жидкость.
Вот уже два часа юноша занимался тем, что перемешивал едкую массу в длинном низком корыте. При этом он понимал, что любая искра или сильный удар могли спровоцировать взрыв и на месте сарая останется лишь глубокая яма.
Покончив с работой, Матис осторожно отложил деревянный скребок и отправился в Трифельс. Добираться предстояло пару часов. Он уже несколько дней не появлялся дома, и радости маленькой Мари не было предела. Она с воплем подскочила к двери.
– Матис, как здорово, что ты вернулся! – кричала она. – Можно мне с тобой в лес, когда ты устроишь гром? Ну пожалуйста, пожалуйста!
Матис скупо улыбнулся:
– Не сегодня, Мари. Может, в другой раз.
Он оглядел крошечную комнату. Мама с подавленным видом сидела на скамье у печи и перебирала лесные ягоды в миске. Острее, чем обычно, Матис почувствовал, в каких стесненных условиях они жили.
«Стол, три стула и скамейка, – подумал он. – А граф повозками завозит в Шарфенберг изящную мебель…»
В последнее время по всей Германии множилось число недовольных. Матис вдруг подумал о порохе, который приготовил. Одной-единственной искры было достаточно, чтобы воспламенить его. Он задумался: когда же вспыхнет искра, способная разжечь народные массы?
