Тим благожелательно улыбнулся Лафайету, протянул без малейшего смущения своих уток Ноайлю, который машинально их принял, затем осторожно поставил пленника на ноги, послав все еще державшему его Жилю еще одну улыбку, куда более дружескую, чем та, что адресовалась Лафайету.
— Хороший трофей! — одобрительно сказал Тим Жилю. — Интересно будет узнать, где ты его захватил, а особенно, что он делал на Род-Айленде, так далеко от костров своего старшего брата?
— Я нашел его в заливе Аттон, — ответил Жиль. — Я как раз шел показать его генералу, чтобы он смог выяснить о нем побольше.
— Поскольку генерал не говорит ни на языке сенека, ни по-ирокезски, ни на одном из треклятых языков этих треклятых краснокожих, то я бы удивился, если бы ему удалось это сделать.
— Ну, а ты?
— Я-то? Я говорю на всех этих языках!
— Тогда, — заключил Лафайет, нервничавший еще более из-за полученного им отпора, — займитесь пленником. Посмотрим, что вы сможете узнать. К тому же, — добавил маркиз, обращаясь к Жилю, — индеец может подождать, тогда как я должен срочно переговорить с графом де Рошамбо и шевалье де Тернеем. Армия потеряла здесь уже слишком много времени. Нужно идти вперед, черт возьми! Вперед! Король послал сюда войска не для того, чтобы они бездельничали здесь, на берегу океана.
Ноайль снова засмеялся.
— Мы все того же мнения! Скажите только, куда вы хотите вести нас так стремительно?
Лафайет посмотрел на своего родственника строго и вместе с тем снисходительно.
— В Нью-Йорк, конечно! Разве вы не слышали, что Клинтон удерживает город? Не могу понять, почему вы до сих пор не отправились туда?
Сейчас же проведите меня к генералу…
Выразив таким образом свое недовольство, маркиз де Лафайет, генерал-майор армии Соединенных Штатов, и шедший позади него его адъютант устремились в дом Уинтона так быстро, что стоящие на страже моряки едва успели отсалютовать.
Жиль и Тим остались со все еще связанным пленником, стоявшим между ними как, столб.
— Эх! — вздохнул юный бретонец. — Как мало для него значит захват пленного! Как подумаешь, что он хотел заставить меня отпустить этого маленького дикаря…
— Ба! Это так естественно! Ему все индейцы кажутся одинаковыми. Он из тех людей, которые думают, что они их хорошо знают и приглашают на ужин алгонкина и ирокеза одновременно, а затем удивляются, увидев, как после поданного на десерт торта с кленовым сиропом один из них спокойно уходит, унося с собой скальп своего сотрапезника. Однако ты совершенно прав: этот малыш чертовски интересен.
И безо всякого перехода Тим начал очень быстро говорить что-то индейцу, сопровождая свою речь выразительной жестикуляцией, что, впрочем, вначале не произвело на мальчика большого впечатления. Его лицо выразило лишь отвращение, а рот сжался, но, по мере того как Тим говорил, мальчик слегка успокоился и издал несколько звуков, не похожих на крик, а следовательно, долженствующих быть звуками человеческой речи.
— Что он говорит? — спросил Жиль.
— Ну, он как раз ничего и не говорит… сказал только, что он — воин, а раз так, то мы свободно можем привязать его к столбу пыток, но это ни к чему не приведет, поскольку мы не получим от него ничего, кроме улыбки презрения, даже если изрежем его на мелкие кусочки…
— К столбу пыток? Этого мальчика? Да за кого же он нас принимает?
Тим пожал плечами и покачал головой с многозначительным видом.
— Он принимает нас за достойных противников. Только не думай, что слова про столб пыток — это остроумная шутка. Насколько я знаю индейцев сенека, этот, как ты говоришь, мальчик достиг возраста, когда становятся мужчиной и проходят ритуальные испытания, которые превратят его в воина. Его появление у нас — это его проверочное испытание.
— А что это значит?
— Это значит, что его брат не обязательно должен был покинуть место своей стоянки, а просто он проделал долгий путь в поисках таких приключений, какие бы дали ему впоследствии возможность стать вождем. Приключений, о которых он будет рассказывать, сидя вечером у костра.
— Но на что же он рассчитывал, придя сюда?
Объявить нам войну в одиночку?
