* * *
Стылый приехал через полчаса. Довольный, энергичный. Сказал, что все в ажуре – его ни в чем не подозревают. Подозревают Соболева. Считают, что он "скурвился". То есть переметнулся на сторону Джульетты. Тем более, что, как выяснил начальник Службы безопасности, она сегодня утром неожиданно переехала в другой отель. Покормив его бутербродами, Смирнов рассказал, на что он ловил и поймал Бориса Михайловича. Шура посмеялся, посматривая на усатую и мускулистую "наживку":
– Нет, мировое театральное искусство много потеряет, если я банально поковыряюсь у него в печени простым кухонным ножом. Прелагаю сыграть нашу драму на всю катушку. Давай, нарядим тебя в чулочки-носочки, подкрасим, и ты бросишься на грудь Бориса Михайловича прямо в прихожей. Клянусь, он умрет от страсти, то есть от страха – сердце у него слабое!
– Я думал тебя нарядить. Эффект будет большим, – Смирнов уже претила ситуация, в которую он попал. Минуту назад он в который раз вспомнил, как Стылый впервые попал в его квартиру. – И вообще, давай с этим кончать. Я чувствую себя по горло в дерьме. Особенно когда...
– Посмотришь на меня? Что, вспомнил прошлое?
– Да, вспомнил, – отвел глаза Смирнов.
– Знаешь, что я тебе скажу... – подумав, сказал Стылый. – Пройдет время, и ты поймешь, что ты – такой же, как я. Если бы ты не был таким же, как я, ты бы сразу меня убил. А ты не убил...
– Я – такой же, как ты? Да я не убил тебя из-за жалости! Стал раздумывать...
– А знаешь, почему ты стал раздумывать? Потому что Юлия Кирилловна раздумывает, когда смотрит на тебя. Если бы она не раздумывала, сейчас я лежал бы в той яме, в которой лежит Паша.
– Все люди раздумывают, когда смотрят друг на друга...
– Слушай, давай завязывать, а? Ты пойми, что если бы ты тогда убил меня этим паяльником, ненавижу паяльники с тех пор, и вообще электроприборы, то у тебя в морозильнике не лежало бы триста пятьдесят тысяч баксов, – Смирнов вздернул бровь, – И эта гнида, Борис Михайлович, не доживала бы последние часы. Ты должен гордиться, что ты раздумывал, раздумывал и потому стал богат, и стал женихом, одной из лучших невест Москвы, а, может быть, России.
– Ладно, давай завязывать, но я не такой же, как ты...
– Пока не такой. Я тоже был чистюлей, пока в механизм не попал. А потом пошло, поехало, другой жизни и не представляю. И ты привыкнешь. И вообще, нам надо вместе работать, в паре. Ты будешь сценаристом, а я специалистом. И через несколько лет плодотворного труда, клянусь, мы заработаем с тобой на личный кокосовый остров... Прикинь, мы лежим на теплом песочке, смотрим на личных длинноногих девочек и вспоминаем, как Москву от насекомых очищали...
– В личных гробах мы будем лежать через несколько лет... Если конечно не ляжем в них в ближайшие дни.
– Ну, зачем так мрачно... – Стылый вздохнул и, пройдясь взглядом по небогатому жилищу Смирнова, продолжил:
– Знаешь, пусть и в гробу, но через несколько лет. Не жить же на зарплату старшего научного сотрудника? Это неинтересно и унизительно.
– Да уж...
– А мы с тобой ощипали Пашу и осетринкой теперь закусываем. И живем, заметь, на всю катушку. Вон, сколько событий за последние дни было...
Мысли Смирнова унеслись в прошлое.
– Да уж... Раньше такого не было, вот только в штольнях заваливало, да в лавинах. И в маршрутах высокогорных ишачил. Каждый день два километра вверх по скалам. С трех тысяч на пять и обратно. В тайге клещей энцефалитных досыта кормил. Галок, чумных сурков с голодухи ел. Лаборанток глупых тискал, месторождения разведывал, запасы считал. Это разве жизнь?
– Ты в горах работал?
– Да... На Памире, Тянь-Шане, в Белуджистане. Если бы ты знал, как красивы горы, когда стоишь наверху, на самом верху. И каким высоким себя чувствуешь. И как вкусна на привале, в самой таежной гуще, банка кильки вприкуску с заплесневелым сухарем. Или на сопке среди стланика. Или на берегу ручья, выбивающегося из-под ледника...
– Ладно, кончай рефлексировать. От этого дела, как говорил один писатель, слизь в кишках заводится. Давай сделаем так. Сейчас поедем, найдем квартирку потише и чтобы сорваться можно было без затруднений...
