– Держите, держите аристократку! – заорал наблюдавший за мной толстяк, едва заметив приближающийся патруль. – Держите роялистку!
Уж не знаю, был ли этот патруль в планах Батца, но появился он очень кстати. Я была спокойна, по крайней мере, внутренне, а внешне изо всех сил старалась разыграть испуг и замешательство.
Почти сразу же меня окружили случайные прохожие и зеваки.
– Предъяви-ка свидетельство, гражданка, – крикнул сержант, пробившись сквозь толпу. – Нам нужно знать, кто ты.
– Конечно, – полуиспуганно пробормотала я, дрожащими руками расстегивая сумочку.
Достав свидетельство, я, как и было задумано, уронила сумочку. Золото из свертка хлынуло на землю. Толпа отшатнулась, словно вид денег привел ее в состояние транса. Ошеломленный сержант дал знак солдатам.
– Ну-ка, всем разойтись! Это золото принадлежит Республике, мы передадим его в Трибунал!
– Она, видно, хотела кого-то подкупить! – раздался голос.
– И выходила из дома Дантона.
– Не выходила, а входила. Это она ему деньги несла…
– Чертова кукла! Эмигрантка, ясное дело! Протянутое мною свидетельство сержант даже не стал рассматривать.
– Теперь это не имеет никакого значения, – изрек он сурово. – Ты арестована.
Солдаты аккуратно собирали рассыпавшееся по брусчатке золото.
Я вздохнула. Слова сержанта не вызвали в моей душе никакого отклика, в тот момент мне было все равно, и хотелось только, чтобы все закончилось как можно скорее.
Ворота Люксембургской тюрьмы захлопнулись за мной через пять минут.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЛЮБОВЬ ПОД КРЫШЕЙ ЛА ФОРС
1
– Твое имя?
– Сюзанна де ла Тремуйль де Тальмон.
– Возраст?
– Двадцать три года.
– Профессия?
– Без профессии, – сказала я после короткого размышления.
Эта процедура водворения в тюрьму уже становилась для меня привычной. Канцелярист, внимательно приглядываясь ко мне, записывал мои приметы. Я равнодушно огляделась по сторонам. Люксембург показался мне и чище, и лучше Шантийи. Правда, я несколько сожалела, что попала сюда. Но ведь Батц обещал, что рано или поздно мы с Изабеллой и Авророй соединимся в одной тюрьме.
Мысленно я еще раз припомнила все, что должна буду говорить. Мне нужно было нагромоздить гору лжи, но я ни малейшего стыда не чувствовала. Это просто еще один способ мести. Я была уверена, что выйти живой на свободу мне не удастся, но, по крайней мере, я причиню вред республиканцам. Иногда я даже чувствовала что-то похожее на благодарность к Батцу – за то, что он дал мне такую возможность.
– Камера номер четырнадцать!
Тюремщик сзади меня загремел ключами.
Пока мы шли по коридору, я сразу приступила к тому, что мне нужно было больше всего. Тюремщик оказался сговорчивым, а деньги Батца пришлись очень кстати. Мы договорились о следующем: за су в день он устроит меня в чистую и светлую камеру, дополнительно за тридцать су достанет хороший тюфяк, за десять ливров в неделю будет приносить мне хлеб и молоко с рынка. За некоторую плату тюремщик согласился перевести ко мне Изабеллу и Аврору, если они здесь появятся, а также передавать письма, которые я напишу, по адресу. И разумеется, закрывать глаза на то, что у меня будут чернила и перья.
Он распахнул передо мной дверь камеры, и мы расстались в самых лучших отношениях.
Камера – а вернее большой каменный зал – была так заполнена заключенными, что на мое появление никто не обратил внимания.
Я спустилась по нескольким ступеням вниз, заняла одну из свободных кроватей. Она была узкая, железная, застланная казенным коричневым одеялом, но по сравнению с Шантийи показалась мне роскошной. Высоко надо мной было маленькое окно, наспех забранное решеткой. Я заметила, что многие кровати отделены друг от друга простынями, и решила чуть погодя поступить так же, чтобы иметь хоть немного одиночества.
В противоположном конце камеры пылал камин, но там, где сидела я, было немного прохладно. Холодом тянуло и от каменной стены. Я подумала, что, когда другие места освободятся, я займу кровать поближе к огню. И только потом поняла всю жестокость этой мысли.
– Сударыня, не сдадите ли вы деньги на дрова и уголь? – услышала я женский голос.
Вздрогнув, я подняла глаза. Ко мне обращалась миловидная девушка в белой кофточке и темной юбке, совсем еще юная, лет семнадцати.
