Красота - страница 137

Шрифт
Интервал

стр.

За прирученной, очеловеченной тайной собственного бытия, в украшенных обрядами и обычаями таинствах зачатия и смерти человек постоянно ощущал иную, бесконтрольную силу неистового, неистребимого творения, слепую, грозную мощь всеобщего поступательного развития, ищущего новые и вовне пути самоутверждения, не щадящего ничего уже возникшего, создающего самые неожиданные формы существования, отрицающие и пожирающие друг друга. Одна из ветвей этого стихийного процесса, уже столько раз оказывавшихся тупиковыми, выросла в освоенный нами могучий ствол человеческой вселенной с ее объективными законами, с их субъективным преломлением в сознании, с творческим человеческим трудом, с осознанной упорядоченностью и гармонизацией. Но где гарантия, что это и есть единственно возможный, наиболее жизнеспособный вырост эволюции?! Что это единственный из возможных вариантов?

И разве существует полная уверенность, что где-то уже не зреют, не прорываются почки иного развития, что уже сегодня не прорастают совершенно чуждые нам, отрицающие всю нашу вселенную иные ветви... Даже просто вышедшая из повиновения законам данного организма, идиллически размножающаяся раковая клетка в своем неистовом жизнелюбии куда зловещее старомодного канонического скелета с его косой и песочными часами, отмеривающими привычное, земное, человеческое время!

Ощущение постоянной, таинственной и необычной возможности иного варианта, могущего как бы поставить «вне игры» нас и весь наш мир, — вот где видится разгадка того настороженного пиетета, который внушался человечеству «темными силами», противостоящими всему человеческому. Но отсюда ли берет начало и своеобразная эстетизация чудовищно безобразных, бесформенных образов, опасливое преклонение перед безликим разрушительным началом, неистово бушующим во тьме, за пределами скупо освещенного магического круга, который очертило около себя суеверное сознание.

Поэты и художники, быть может, острее других аз века в век ощущали присутствие в мире этих неразгаданных сил, но они же меньше других страшились неразгаданного. По роду своей профессии они не могли не быть оптимистами, ибо сами не только создавали, но и единым взмахом руки разрушали гармонию в муках найденного образа, чтобы на том же холсте попытаться создать новый. Они знали на собственном опыте, что красота рождается не из покоя и порядка уже сущего, но, подобно ребенку, в крови и экскрементах; они сама из месива красок создавали миры, чтобы снова обратить их в месиво красок; они сами отворачивали к стенке почти завершенные вселенные.

Но они знали также, что из бесформенности а бессмысленности красок, глины, камня, звуков ч слов можно создать что-либо, только обуздав стихию и случай, только подчинив их рациональной воле, только целенаправленно отрицая всей страстью таланта и всем холодом логики бесплодное в самом себе стихийное отрицание ради отрицания. Будучи творцами, они не боялись «темных сил» отрицания. Напротив, призывали их, чтобы обрести власть над соблазнительными догмами уже созданного ранее, потому что не могли не чувствовать, что вновь создаваемое изначально уже несет в себе семена собственного уничтожения — залог будущих творений. Их творческое прозрение видело за мистическим страхом и отвращением к бесу сомнения и отрицания великую алогичную творческую силу, которая неизменно присутствует и в каждом акте естественного творения, и в каждом акте научного открытия, и в каждом акте художественного созидания.

«Эта „таинственная сила, которую все чувствуют, но ни один философ не может объяснить", — писал Гарсиа Лорка, — в сущности, есть дух земли, тот самый бес, что вцепился в сердце Ницше, когда тот искал его следы на мосту Риальто или в музыка Бизе, но так и не нашел, ибо не знал, что бес греческих мистерий достался в наследство танцовщицам Кадиса и заиграл в дионисийских воплях сигирийи Сильверио.

Я не хочу, чтобы вы спутали моего беса с теологическим бесом сомнения, в которого Лютер с вакхической страстью запустил чернильницей в Нюрнберге; или с католическим дьяволом — бездарным разрушителем, который превращался в собаку, чтобы проникнуть в монастырь; или с говорящей обезьяной, которую водил с собой по лесам Андолузии сервантесовский бродяга в комедии ревности [...]


стр.

Похожие книги