Уступ, служивший им дорогой между утесом и полужидкой массой, перерос в просторное поле валунов, в основном изверженных пород из ближайших кратеров или обломков поистине масштабного гравитационного перемещения. Крупные, зубчатые и неровные ниши в утесах казались Энн разрывами, из которых вырастут побочные каньоны, образованные осадкой поверхности, но ей некогда было особо к ним присматриваться. Часто ей казалось, что валуны вот-вот полностью преградят им путь, что после всех этих дней и километров, после преодоления большей части системы Маринер в самый разгар крупнейшего стихийного бедствия, их остановит ужасный прибой, который хлынет на дорогу.
Но они все же находили путь, а потом останавливались, находили и останавливались — и так проходили дни за днями. Они сократили порции еды вдвое. Энн сидела за рулем больше, чем кто-либо, потому что была свежее остальных на вид, да и вообще была лучшим водителем из всех, не считая Мишеля. К тому же она чувствовала, что находилась в долгу перед ними после своего постыдного упадка, длившегося бóльшую часть путешествия. Она хотела делать все, что могла, и когда она не вела машину, то выходила разведывать путь. Снаружи было все так же ошеломляюще громко, и земля дрожала под ногами. К этому невозможно было привыкнуть, хотя она старалась изо всех сил не обращать на шум внимания. Солнечный свет продирался сквозь мглу широкими бледными вспышками, и в закатный час в небе появлялись гало и вокруг тусклого солнца проявлялись кольца света; все небо не раз как будто полыхало огнем — точно апокалипсис с полотен Уильяма Тёрнера[89].
Довольно скоро Энн выбилась из сил, и работа стала для нее изнуряющей. Теперь она поняла, почему ее товарищи были такими уставшими, почему уделяли так мало внимания ей и друг другу. Мишель не смог обнаружить последние три тайника, мимо которых они проезжали, — их либо засыпало, либо затопило, неважно. Половинные порции составляли 1 200 калорий в день, что было гораздо меньше, чем они расходовали. Недостаток еды, недостаток сна — и наконец, по крайней мере для Энн, — все та же старая депрессия, настырная, как смерть, поднимающаяся в ней, как наводнение, как черная жижа из грязи, пара, льда и дерьма. Она упрямо продолжала работать, но ее внимание то и дело выключалось, и ее снова окутывали бессмысленные звуки, и все смывалось белым шумом отчаяния.
Путь становился все труднее. Был день, когда они проехали всего один километр. На следующий почти совсем остановились — валуны выстраивались поперек уступа, точно противотанковые препятствия на линии Мажино[90] Большого человека. Как заметил Сакс, это была идеальная фрактальная равнина, имевшая примерно 2,7 измерения. Никто не стал ему отвечать.
Касэй, который шел пешком, обнаружил проход у самого края наводнения. На какое-то время вся видимая часть потопа застыла, и это длилось уже последние два дня. Она простиралась до самого горизонта, точно беспорядочная поверхность Северного Ледовитого океана на Земле, только гораздо грязнее — огромная смесь черных, красных и белых комков. Лед неподалеку от берега был плоским и нередко — даже прозрачным. Они могли, глядя сквозь него, увидеть, что глубина там составляла всего пару метров и все затвердело до самого дна. И они поехали вдоль этого ледяного берега, а когда камни вынудили их, Энн заехала прямо на лед сначала левыми колесами, а затем и всем марсоходом — тот выдерживал их не хуже любой другой поверхности. Надя и Майя пренебрежительно хмыкнули в ответ на встревоженные взгляды всех остальных.
— В Сибири мы зимой всегда по рекам ездили, — сказала Надя. — Лучше их дорог у нас не было.
И Энн целый день вела машину то по рваной кромке наводнения, то по его поверхности, и они преодолели 160 километров — это был лучший итог за последние две недели.
Ближе к закату пошел снег. Из Копрата вылетал западный ветер, и пылевидные комья снега проносились вместе с ним так, будто путешественники стояли на месте. Они въехали к свежим заносам на льду. По всему льду были разбросаны крупные валуны, отчего место походило на брошенный жилой квартал. Свет здесь был тускло-серым. Чтобы проехать сквозь эти дебри, им требовался пеший проводник, и после вялого совещания Фрэнк вызвался на эту роль и вышел наружу. На тот момент он оставался единственным, у кого имелись хоть какие-то силы, — даже больше, чем у молодого Касэя; Фрэнк все еще пылал яростью, и этот жар не собирался спадать никогда.
