Он смотрит, насколько мне не изменяет память, на японцев, сидящих неподвижно на полу в золототканности своих декоративных одежд, и думает:
— Какая разница между ними и нами!
Они выросли и стали народом совершенно другими путями, нежели мы… Между нами и ими легли целые толщи столетий…
Так думает этот большой русский талант. И когда он зарисовывает переводчика Эйноске, который ужом слался на полу, переводя, что японскому глазу будет больно видеть русские корабли в Иеддо, то так тут и видна душа будущего современного нам японца.
А этот шпионаж? Буквально тогда повторялось то же самое, что мы видим в наши дни. Уход эскадры в Шанхай, возвращение оттуда, всё это возбуждает живейшее любопытство японцев относительно намерений и планов русского адмирала…
А какие правильные прогнозы ставит Гончаров относительно влияния и развития Японии на Дальнем Востоке! Только в победоносности русского тогдашнего вламывания в японские двери он проглядел, как быстро Япония может пойти по новому пути…
И через пятьдесят лет пушки с японских кораблей уже громили наши корабли. Цусима стоит вечным памятником русскому бесславию и отсутствию организационной способности.
И когда гремели японские и русские пушки в этих морях и в этих цепях сопок, во всех русских газетах гремели имена: Инкоу, Чифу, Порт-Артура, Дальнего и пр. Герои, непременно герои офицеры пробирались на китайских джонках «под самым носом у японцев», удивляя своей нехитрой удалью читателей «Русского Слова», и Вас. Ив. Немирович-Данченко гремел на его страницах в качестве «специального корреспондента» и описывал, как кипели моря «под стальными бичами пулемётов», и «как белые призраки, шли один за другим брандеры»…
Но Господь с ним!
Все мы пишем, как умеем. Только среди этих похвал геройству как-то не видно было того, кто просмотрел рост Японии, кто поставил в необходимость русских офицеров «скользить под носом у японцев», тогда как и полдесятка стальных плавучих гигантов удержали бы русский флот на должной высоте и господствовали бы над морем.
Было ли известно тогда, что русского флота недостаточно? Было!
Не более месяца тому назад один старый казачий офицер, участник ещё занятия Порт-Артура и водружения там русского флага, говорил, что молодые офицеры-моряки тогда ещё, в 90-х годах говорили, что русский флот не годится для борьбы с японским. На это махали рукой, и только безудержное пьянство русских «пионеров» культуртрегеров широкой волной заливало весь Дальний Восток!
А симптомы тогда были, и симптомы грозные. Кто же стоял в деле постройки флота за спиной Японии? Никто не мог этого сделать кроме Владычицы Морей — АНГЛИИ!.. Никто… Постройка, обучение японского флота, всё это было в руках Англии, в то время как генеральный штаб Германии старался над созданием японской армии.
И они создали. Японо-китайская война, боксёрское восстание, где больше всего русские с Японией старались исполнять завет императора Вильгельма — наказать Китай так, чтобы он долго помнил руку Европы!
Всё это было пробой пера. Знала ли Англия о русских планах на Дальнем Востоке, развёртываемых С. Ю. Витте и только теперь в азиатской проблеме мирового масштаба начавших находить своё выявление, знала ли Англия, что делает на Дальнем Востоке Россия?
Отлично знала. Ей всё благоприятствовало в этом. И политика графа Ламздорфа, который клялся и божился международно, что всякие завоевания на Дальнем Востоке только глупость, и не позволял держать здесь достаточного количества войск… И широкая откровенность наших военачальников, так любивших «просвещённых европейцев» и всё им любезно объяснявших. И т. д.
В 1904-м или 3-м году на Дальнем Востоке появился некий Ленокс Симпсон, журналист, который сыграл и играет до сих пор выдающуюся роль в дальневосточных делах. Он опубликовал тогда свою книгу «Московиты в Маньчжурии».
Гун-Бао. 1928. 22 августа.
В вагоне из Дайрена.
Продолжаю уже в вагоне Южно-Маньчжурской железной дороги. Оказывается, теперь едете скорее, нежели сказывает сказка!
Вчера моё писание прервала престарелая кафешантанная звезда, госпожа 3., моя соседка по единственной каюте, которая, как оказалось из разговора, жила даже со Столыпиным. В разговорах, и довольно любопытных, прошёл вечер. Стало очень качать, и бедная чрезвычайно страдала. К четырём часам утра подошли к Дайрену, но с разными пертурбациями я очутился на берегу около семи с половиной, а в 8.10 уже отъехал дальше, попав на счастье в вагон железной дороги в последнюю минуту.
