Православные шли в этот день, чтобы поздравить своих близких и дорогих покойников, чтобы похристосоваться с ними, чтобы в древнем обряде потрапезовать с ними одной общей тризной на могилке…
Вчерашняя Радоница показала, что эта многотысячная русская толпа верит в Бога, чтит древний обряд, верит в Воскресение и что на неё нерелигиозные и безбожные проповеди последних лет не оказали никакого влияния…
Радоница — была вчера религиозным смотром…
Смотром сил православия.
* * *
Под пятичасовым нежарким уже солнцем, под летящей из-под автомобилей пылью — по обеим сторонам дороги на кладбище и обратно льётся сплошная разноцветная толпа. Уже у Чурина, то есть в расстоянии трёх-четырёх вёрст от кладбища — чувствуется оживление: покамест, мол, спутники идут к Чурину покупать фотографические пластинки — в наш автомобиль вторгается несколько желающих ехать на кладбище… Автобусы работают так, как они, вероятно, долго не работали; нужно изумляться, с какой ловкостью и смелостью мчатся они по узкой дороге…
И вот между двумя китайскими храмами — Ти-ло-сы и Конфуция — Успенская кладбищенская церковь, с крестом, попирающим полумесяц, на колокольне… Сколько исторических справок вызывает во мне вид этого креста… Уже в сотне сажен от ворот кладбища к ним нельзя проехать. Автомобили стоят сплошным тесным рядом.
Выходим и медленно, шаг за шагом, придерживаясь одной стороны, движемся в сплошной толпе, плотно заливающей путь… Дорогу с обеих сторон гирляндою обсели нищие всяких званий и видов… Тут и монах — живописная фигура с белыми кудрями и кружкой «на построение храма», и слепой китаец, и женщина — мать, кормящая нагой грудью младенца, и старик почтенного вида в старой толстовке, вся святая, хмельная во Христе, юродивая Русь. У тех и у этих огромные мешки с куличом и разной снедью… Насбирали!
* * *
На могилах — сидят, стоят люди: то в задумчивой позе, то в хлопотливых заботах о кресте, цветах. Там и сям на могилках, обращённых в столы, — постланы белые скатерти; на них — куличи, цветные яйца, пасхальная снедь, мелькает иногда и полубутылочка.
Какая смесь настроений, какая выставка людей, которых раньше никогда я не видал в Харбине… В каком-нибудь Желсобе, например, знаешь всех, кто там появляется…
Там — фигуры… Здесь же безвестная и вместе с тем грозная масса… Народ православный…
* * *
Служат панихиды.
Под голубым небом, на котором чётко прорисованы чернью уже набухающие почки деревьев, на зелёной травке могилок — среди прозрачных, похожих на весеннюю дымку сизо-голубую деревьев — цветные пасхальные ризы священников… Как вяжется с этим видом вон та, голубая с золотом, — то же голубое небо с золотом солнца… Звон кадила, голубой приторный дымок и простое пение пасхальных и похоронных гимнов, где два голоса, свиваясь и расплетаясь в тёплом вешнем воздухе, уже дают удивительные эффекты…
— Христос Воскресе! — слышится утверждение из одного места.
— Надгробное рыдание творяще песнь! — раздаётся мрачный баритон из другого…
Весна, когда надгробное рыдание превращается в светлую песню…
И невольно становится грустно на душе, когда видишь, как над могилой склонилась одинокая фигура бедно одетой пожилой женщины.
Где и как она может получить утешение тем своим страданиям, она, оплакивающая разорённое гнездо своё, если только не в вере в бессмертие? Что вы думаете, ей нужна электрификация или Волховстрой?
Есть одно состояние человеческой души, которое можно было бы назвать её первичным равновесием… Пока оно есть — всё хорошо… И горе тому, кто нарушит душевное равновесие целого народа!
* * *
Музыка. Кого хоронят сегодня в этот сияющий день? Наверно, это наш владивостокский деятель Ж. Ж.
И публика в погоне за звуками карабкается на фигурный забор кладбища, смотря туда, где скудно, по бедному звонит католический колокол…
Прохожу в левый дальний угол кладбища, где погребены наши «безбожники». Вот они.
Вместо торжественных крестов, имеющих свою трагическую двухтысячелетнюю историю, крестов, о которых написаны целые тома богословия, крестов как символов христианской культуры — какие-то немногочисленные нелепые красные доски, вроде гладильных, вбиты в головы могил.
