Есть у Чехова превосходное трогательное описание пасхальной ночи в Москве, когда после предпраздничной суеты всё замирает на улицах и словно прислушивается, когда ударит знаменитый колокол Реут из Кремля… И как по мановению волшебного жезла, всюду в весенней темноте гремят колокола, кругом всех церквей, изнутри озарённых светом тысяч свечей, начинается крестный ход. Православие торжествует.
Мне не приходилось ни разу быть пасхальной ночью в Москве, зато так отчётливо вспоминается пасхальная ночь в Петербурге. Движение трамваев, извозчиков как-то ослабевает к 11 часам ночи, зато показывается необычайное количество пешеходов. Невский, прямой, стройный, как стрела, чистый, покрыт толпами людей, идущими в разных направлениях, по-праздничному одетых, несущих для свячения пасхальную снедь. Пасхальная ночь — это смотр религиозных сил всего российского люда, смотр, к которому готовятся и который никак нельзя пропустить… Праздник, что-то новое, необыденное, нависает над огромным городом, прикрытым тучами серого свинцового неба…
И как символ этого торжества, на огромном Исаакии, там, где по всем четырём углам его тяжёлой, бронзовой, золочёной крыши высятся огромные, тяжкие бородатые фигуры четырёх Евангелистов, в огромных бронзовых факелах пылает красным полымем горящая нефть, озаряя и эти четыре гигантские фигуры, отблескивая на золочёном куполе. И несётся, не переставая, тяжёлый, бархатный, всё кроющий ровным гудом Исаакиевский звон…
И всех — и чиновных, сверкающих орденами людей, что стояли за особыми тяжёлыми шнурами, разгораживающими внутренность огромного собора, и простых людей, и извозчиков, и пролетариев, и городовых, и генералов — всех охватывало это чувство праздника, новой, необычной значительности, явного торжества веры.
* * *
Пасха — русский праздник, первый праздник православия, в то время как первым праздником иных христианских церквей является Рождество Христово. Это различие в высшей степени характерно; там Бог является в мир посредством обычного акта рождения от смертной женщины; здесь воскресает умерший на земле живой, плотский Бог, воскресает на земле, утверждая торжество плотской жизни над смертью…
Не будем пускаться в богословские тонкости, но скажем только, что это верование русский православный люд утверждает нерушимо, верит в него глубоко; все философствования разных противников веры, всяких приводящих различные бесполезные исторические справки на те темы, что-де аналогичные праздники Воскресения бывали и в других верованиях, — всё это идёт мимо цели. Русская православная Пасха есть, прежде всего, всеобщий обряд, утверждающий определённую истину, и в этой распространённости, всеобщности своей, как по всей неограниченной территории России, так и по времени — православная Пасха — символ чаяний, верований, надежд самых глубоких и самых затаённых народной души.
Христос воскресает в эту ночь, воскресает тем самым, что все верят в это, и эта вера есть не «заблуждение» или «некультурность», а простая, непосредственная истина, принятая русскими от своих отцов, передаваемая ими своим детям — в несокрушимости церковного обряда.
И как прекрасно выражается это верование в одном старом обряде, а именно в обряде христосования с покойниками. Предки отправлялись на кладбища на пасхальной розовой заре, когда воздух так свеж и лёгок, когда разворачиваются на небе парчовые занавесы восхода, когда солнце играет и пляшет, всходя в этот «Великий День»; там, на могилках своих близких и родных восклицали они с поклоном: «Христос Воскресе!» — и опускали красное яичко в проделанную на могиле ямку…
— Мёртвых нет! — восклицают дети в пьесе Метерлинка «За Синей Птицей», поражая этой новой мудростью Европу.
— Мёртвых нет! — восклицает своей Пасхой православная Русь, огромным многомиллионным сердцем чуя и высказывая в красивом обряде это непосредственно данное ей древнее убеждение Востока…
Пасха — это прямой протест против охватившего Русь за последнее время материализма, который утверждает только Материю, только Смерть, и таким образом обожествляет тёмное, конечное начало…
