– Доброе утро, – произносит Филипп, занимая свое место рядом с Би. Его взгляд дважды скользит по Алексу, и тот ощущает немой вопрос по поводу того, зачем его вообще пригласили на этот матч. Быть может, Алексу тут не место, но ему все равно. Марта смотрит на него так же странно. Возможно, она до сих пор злится на него за тот свадебный торт.
– Добрый день, Пип, – вежливо здоровается Би. – Марта.
Мышцы на спине Генри, сидящего рядом с Алексом, напрягаются.
– Генри, – произносит Филипп. Рука принца напряженно сжимается на программке, лежащей у него на коленях. – Рад тебя видеть, приятель. Ты был немного занят, не так ли? Перерыв перед поступлением в универ и все такое?
В его тоне ясно читается намек. Где именно ты был? Чем именно ты занимался? Челюсть Генри напрягается.
– Да, – отвечает он. – У нас с Перси была куча работы. Просто безумие.
– Точно, ты же про Фонд Оконьо? – спрашивает Филипп. – Жаль, что Перси не смог приехать сегодня. Полагаю, нам придется довольствоваться компанией нашего американского друга? – На этих словах он сухо улыбается Алексу.
– Ага, – отвечает тот слишком громко и расплывается в широкой ухмылке.
– Хотя думаю, что Перси выглядел бы менее уместно в этой ложе, не так ли?
– Филипп, – произносит Би.
– О, не надо так драматизировать, Би, – пренебрежительно отзывается ее брат. – Я лишь имею в виду, что он очень странный тип. А те женские тряпки, которые он носит? Для Уимблдона это был бы перебор.
Лицо Генри остается спокойным и добродушным, но одно из его колен дергается, коснувшись колена Алекса.
– Эти женские тряпки называются дашики, Филипп, и он надевал их всего раз.
– Точно, – хмыкает Филипп. – Ты знаешь, я ведь никого не осуждаю. Я просто думаю… помнишь те времена, когда мы были моложе, а ты общался с моими друзьями из универа? Или с сыном леди Агаты – тем, что увлекался охотой на перепелок? Ты мог бы задуматься о том, чтобы найти себе друзей более… подобающего положения.
Губы Генри сжимаются в тонкую линию, но он ничего не отвечает.
– Мы же все поголовно не можем быть закадычными друзьями какого-нибудь графа Монпезата, как ты, Филипп, – бормочет Би.
– В любом случае, – настаивает Филипп, не обращая на сестру внимания, – ты вряд ли найдешь себе жену, если не будешь вращаться в нужных кругах, согласен? – Тихо усмехнувшись, он возвращается к просмотру матча.
– Прошу меня извинить, – говорит Генри. Бросив свою программку на сиденье, он исчезает.
Десять минут спустя Алекс находит Генри в здании клуба возле гигантской вазы с аляповатыми фуксиями.
Его взгляд устремляется на Алекса в тот же момент, как он замечает его. Губы Генри искусаны и приобрели такой же яркий красный оттенок, как вышитый на его кармане британский флаг.
– Привет, Алекс, – безмятежно произносит он.
– Привет, – в тон ему отвечает Алекс.
– Кто-нибудь уже показывал тебе здание клуба?
– Нет.
– Что ж, в таком случае… – Генри касается двумя пальцами тыльной стороны его локтя, и Алекс немедленно повинуется.
Они спускаются вниз по лестнице, проходят через скрытую от посторонних глаз боковую дверь и потайной коридор за ней, за которым располагается небольшая комната, полная стульев, скатертей и посреди всего этого – одна старая, брошенная кем-то теннисная ракетка.
Как только за ними захлопывается дверь, Генри с силой прижимает к ней Алекса.
Оказавшись с ним лицом к лицу, он не спешит его целовать, а просто стоит вплотную, затаив дыхание. Его руки опускаются на бедра Алекса, а рот изгибается в кривой ухмылке.
– Знаешь, чего я хочу? – спрашивает Генри голосом, таким низким и сексуальным, что он пылающей стрелой проносится сквозь солнечное сплетение и бьет прямо в сердцевину существа Алекса.
– И что же?
– Я хочу, – отвечает он, – сделать то, чем я категорически не должен здесь заниматься.
Алекс с вызывающей ухмылкой выпячивает подбородок.
– Тогда просто скажи, чтобы я это сделал, дорогой.
Генри, облизнув языком уголок своего рта и не без усилий расстегнув ремень Алекса, произносит:
– Трахни меня.
– Что ж, – бурчит Алекс, – да здравствует Уимблдон.
Генри хрипло смеется и наклоняется, чтобы поцеловать его своими жадно раскрытыми губами.
