Я колебался, не зная, что предпринять. Принять приглашение Семена Николаевича и поехать в Италию, или еще задержаться в Вене, хотя здесь жизнь с каждым днем становилась все более и более невыносимой. Спасаясь от воздушных нападений, приходилось ежедневно просиживать в подвалах — убежищах по 4–6 часов. Еще грознее была военная обстановка. С каждым днем Германия с двух сторон все сильнее сжималась в тиски и катастрофа была на пороге. Все, кто могли, спешили оставить Вену, ища спасение в удалении на запад, навстречу союзникам. В городе все суетилось в беженской горячке, и как обычно в подобных случаях бывает, трусость шла авангардом, платя огромные деньги, в золотой валюте, за каждое место в автобусе или в грузовом автомобиле, уходившими на запад. Такая обстановка была в первой половине Марта. В связи с ней, сумбурные, волнующие слухи, сделались обычным явлением. Этому много способствовало прекращение связи с Берлином и слабая, мало надежная, с Италией.
Доклад о казачьем штабе в Вене я окончил и ждал оказию, чтобы его переслать в Италию.
Красные войска, почти не встречая отпора, быстро приближались к Вене, заставляя, пока еще не поздно, усиленно думать об отъезде на запад.
Мои мрачные размышления были однажды прерваны, появлением у меня в квартире казачьего офицера — сотника[10]. Он представился и доложил, что привез мне письмо от Ген. П. Я. Краснова. Распечатывая таковое, я не обратил тогда внимание, считая это случайностью, что личная печать Петра Николаевича на конверте была сломлена. Прочитав письмо, я спросил офицера, когда он возвращается в Италию. Он ответил, что это зависит от меня, так как он специально послан вручить мне письмо и привести мой ответ Ген. Краснову. Не желая его задерживать, я просил за получением ответа зайти ко мне завтра утром.
В своем письме, П. Н. Краснов сетовал на меня, что я не подаю о себе никаких признаков жизни и что он даже не знает точно, где я сейчас нахожусь. Весьма подробно Петр Николаевич описывал мне условия жизни в Италии, жаловался на чрезмерную перегруженность работой и отсутствие нужных помощников. Свое письмо он закончил предложением мне безотлагательно переехать в Италию, признавая мое дальнейшее пребывание в Вене бесцельным и небезопасным.
В ответ на это я сообщил Ген. Краснову, что с благодарностью принимаю его приглашение и в ближайшие дни выеду в Италию. Я подробно описал ему мою встречу с Донским Атаманом, изложил содержание документа, полученного Ген. Татаркиным из штаба Р.O.A. за подписью Ген. П., а также упомянул о письме, посланном мною Ген. Трухину. Написав еще отдельно письмо Семену Николаевичу, я эти письма, а также и доклад о поверке Венского штаба, вложил в конверты, запечатав каждый несколькими личными печатями. Когда сотник пришел ко мне, я все» вручил ему. Предупредив его, что письма являются важными и секретными, я советовал, связав их, надеть на шею на тесемке под рубашку. С моим советом он согласился. Поручив ему передать генералам Красновым мой привет, я распрощался с ним, пожелав ему счастливого пути. Уезжал он сегодня вечером.
На другой день, около 6 часов утра, я был разбужен моей квартирной хозяйкой. Она сказала, что какой-то военный хочет меня видеть. К моему огромному удивлению на пороге я увидел курьера — сотника. Весьма путано он объяснил мне причину своего раннего визита — пропажей моих писем. Впадая в противоречие, он рассказал мне, как это произошло. Из его слов я понял, что он приехал на вокзал и, в ожидании поезда, стал ужинать. Затем, решив, что надежнее будет держать письма в небольшом чемоданчике, он, расстегнув мундир и рубашку, вытащил оттуда письма. В вагоне, сотник положил чемодан на полку, сам сел в другое отделение и всю ночь не спускал с него глаз. Но вдруг, под утро, он на минутку задремал, а когда открыл глаза, то чемодан исчез. Таково было его сумбурное объяснение.
— «Разве Вы могли наблюдать за чемоданом, если вагоны не освещаются?» — спросил его я. Мой вопрос смутил сотника, но только на мгновенье и затем последовал его наглый ответ: «Был месяц.»
