Гумилёв говорил, что пассионарность – это своего рода внутренняя доминанта, непреодолимое стремление человека к деятельности, направленной на осуществление какой-либо цели. Причём цели часто даже иллюзорной, которая вместе с тем представляется ему ценнее его собственной жизни.
Пассионарность – это вовсе не какая-то приятная штука, не манна небесная. Если человека угораздило родиться с набором соответствующих генов, ему, честно говоря, особо не позавидуешь. Он постоянно страдает, словно от какого-то внутреннего зуда, который мучает его, не даёт покоя, не щадит его сил и самой его жизни.
Посмотрите на список любимых Гумилёвым пассионариев: Александр Македонский, Корнелий Сулла, Ганнибал, Чингисхан, Александр Невский, Дмитрий Донской, Иван III и Иван Грозный, Минин и Пожарский, Филарет, Готфрид Бульонский, Жанна д’Арк, Петр I, Наполеон…[2]
Внешне, предупреждал Лев Николаевич, пассионарность может «проявляется во властолюбии, гордости, тщеславии, алчности, зависти, которые с равной лёгкостью порождают подвиги и преступления, созидание и разрушение, благо и зло, но не оставляют место равнодушию».
Главное же свойство пассионарности – это «способность и стремление к изменению окружения». И действительно, когда мы говорим о гениях и пассионариях (или гениальных произведениях, решениях, открытиях), мы в первую очередь думаем о том, как они изменили мир, что с них началась какая-то новая эпоха.
То, что в основе пассионарности лежит своего рода безумие, ненормальность, Гумилёв всегда особо подчеркивал: «Пассионариями же в полном смысле слова мы называем тех людей, у которых инстинктивные импульсы самосохранения подавлены стремлением к реальной или иллюзорной цели. Деятельность их неизбежно направлена не на самосохранение или минутное самоудовлетворение, а на изменение окружения, хотя заслуга принадлежит не их воле, а их конституции».
Вот как Гумилёв описывает одного из своих главных любимцев: «Александр Македонский имел по праву рождения всё, что нужно человеку: пищу, дом, развлечения и даже беседы с Аристотелем. И тем не менее он бросился на Беотию, Иллирию и Фракию только потому, что те не хотели помогать ему в войне с Персией, в то время как он якобы желал отомстить за разрушения, нанесённые персами во время греко-персидских войн, о которых успели забыть сами греки. А потом, после победы над персами, он напал на Среднюю Азию и Индию, причем бессмысленность последней войны возмутила самих македонян».
Пусть формулировка «инстинктивные импульсы самосохранения» и выглядит несколько одиозной, но вполне понятно, о чём на самом деле идёт речь.
У каждого нормального человека есть своего рода внутренний стопор – тот предел, дальше которого он не идёт, не рискует, потому что чувствует страх: страх зайти слишком далеко, не справиться с ситуацией, оказаться один на один с общественным мнением, ощутить на себе гнев и осуждение толпы.
Нужно быть весьма и весьма бесстрашным человеком, бросая вызов научному или культурному сообществу, планируя войну или какую-либо революцию. И у пассионариев как раз этот страх отсутствует, но не потому, что они его преодолевают в себе, а потому, что они его не чувствуют так, как нормальные люди с нормальной психикой.
Впрочем, это не значит, что пассионарии в принципе бесстрашны. Нет, напротив. Они могут бояться сильнее многих других, но они боятся не того, чего боятся другие. Например, они будут бояться проиграть, но у них нет страха ввязаться в бой: ввязываются бесстрашно, а потом просто не могут проиграть – ибо «победа или смерть!».
Пассионарии готовы идти дальше – и в практическом, и в интеллектуальном плане, – нежели обычные, здоровые люди. Их не пугают ни смерть на баррикадах, ни бесчисленные жертвы, ни конфликт с влиятельными людьми, ни репутационные риски, которые они зачастую даже не видят, ощущая свою исключительность. И это ненормально – «инстинкт самосохранения», так сказать, сбоит.
Пассионарий действует там, где нормальный человек не решается на риск, боится допустить ошибку, испытывает страх перед новым. Нормальному человеку трудно перестраиваться, трансформировать свои старые привычки. Это зачастую настолько парализует его, что он отказывается от своей цели. Но пассионарий словно бы не чувствует всех этих ограничений.
