— Я приеду за вами в воскресенье утром, — говорил он. — Не отнекивайся, золотко. Раз твой муж в отъезде, развлекать тебя обязан я. Со мной ты будешь чувствовать себя уверенней. Значит, решено. Черт возьми, да о чем там еще думать, решено — и все дела. Я приехал бы и раньше, но нужно успеть переоборудовать машину. Открытый кабриолет — это здорово, правда, для хорошей погоды.
Выйдя из подъезда и оказавшись под деревьями, дядюшка задрал голову и плюнул вверх. Он метил в толстую ветку, но не доплюнул и начал сызнова. Багровый, с гневно горящим взором, он предпринял четыре попытки. Наконец он смог дать себе передышку и, заметив меня у своей машины, сказал:
— Все-таки получилось. Странная штука — не знаю, замечали ли вы, — бывают дни, когда тебе ничего не удается.
— Вам все же удалось, хотя это было не так-то легко, — заметил я, постаравшись изменить голос.
— Верно. Особенно для меня, ранней пташки. Эх, видели бы вы меня утром! С утра я плюю на неимоверную высоту. Кстати, я могу вас подвезти. Я возвращаюсь в Шату и еду через площадь Звезды. Разумеется, если вам надо куда-то недалеко от центра, я могу сделать крюк.
— Вы очень любезны, — ответил я. — Я как раз собирался спросить вас, не подвезете ли вы меня до площади Звезды.
Машина остановилась у обсаженной деревьями аллеи для верховых прогулок. Если не считать редких встречных автомобилей, проспект Булонского леса был почти пуст, безлюдна была и аллея.
— Я не собираюсь здесь выходить, — заявил я. — Мне нужно сделать вам одно признание.
Эти слова я произнес своим нормальным голосом. Дядюшка, вздрогнув от изумления, даже зажег карманный фонарик, чтобы получше меня разглядеть.
— О Господи, — сказал он, — готов поклясться, что слышал голос своего племянника.
— Голос Рауля? Что ж, вы не ошиблись. Дядя Антонен, я ваш племянник Рауль. Клянусь вам, дядя Антонен, я Рауль Серюзье. Вы же сами видели, меня и Техас узнал. Это я женился на Рене Рабийёр, дочери вашей сестры Терезы. Сегодня со мной приключилось нечто чудовищное. У меня внезапно — даже не знаю, когда именно, — изменилось лицо.
— Вот это да, — пробормотал дядюшка. — Поразительно.
— Дядя Антонен, вы мне не верите.
— Отчего же, конечно, верю, раз ты сам мне говоришь. Но имею же я право сказать, что это поразительно. Или ты хотел бы, чтобы я счел это в порядке вещей?
Поразмыслив с минуту, дядя заключил: — В конце концов ничего невероятного тут нет. Правда, обычно превращения происходят постепенно, но бывает, что и молниеносно. Вот однажды, помнится, моя машина…
И дядя поведал мне, как однажды апрельским утром так преобразил свою машину, что вечером раз десять прошел мимо нее, не узнавая.
Вероятно, в утешение мне он хотел убедить меня в том, что если даже человек способен совершать чудеса, то всемогущий Господь и подавно. Увлекшись, он описал, каким был и каким стал кузов, перешел к двигателю, затем, обильно пересыпая речь техническими терминами, перечислил преимущества, полученные благодаря внедрению всех его новшеств, и, наконец, чтобы продемонстрировать мне ходовые качества своего последнего детища, тронулся с места.
— Кстати, где вас высадить? — забыв, с кем имеет дело, спросил он при въезде в Булонский лес. На что я, раздосадованный, сухо заметил: — Разрешите напомнить вам, что я ваш племянник Рауль.
Дядюшка смущенно извинился и остановил машину у Нижнего озера. Я уже начинал сожалеть о том, что с отчаяния решил все открыть этому милейшему человеку. При всей своей доброте и душевности он был довольно взбалмошным, и следовало подумать, прежде чем доверять ему тайну.
— А твоя новая физиономия совсем неплоха, — одобрительно сказал дядя, стремясь загладить свою неловкость. — Что говорит по этому поводу Рене?
— Она еще ничего не знает!
— Да-да, конечно, у тебя не было времени. Поехали быстрей, пусть полюбуется.
— Это исключено.
— Отчего же?
— Да оттого, что она никогда не поверит, что подобное могло произойти.
— Я-то поверил, — возразил дядя.
— Конечно, но вы — совсем другое дело.
— Угу. Я идиот. Так и скажи.
— Да нет же, дядя, совсем наоборот. Как бы вам объяснить. Мысль довериться вам пришла мне внезапно, когда я увидел, как вы взбираетесь на капот своей машины. Вы улыбались, а ваши великолепные усищи топорщились на ветру, как антенны. Я подумал: вот человек, способный перед лицом необъяснимого явления наплевать на так называемый здравый смысл. Дядя Антонен поверит своему сердцу. Это свойство встречается гораздо реже, чем принято думать. Вы скажете: поэты? Куда там! Для них чудеса — нечто эфемерное, как сон, как туман, который рано или поздно бесследно рассеивается. Поэт тащится позади своего разума, демонстративно выражая свое к нему презрение, но остерегаясь наступить ему на хвост. Нет, вы, наверное, один такой на земле. Я очень люблю вас, потому и решил вам открыться. И мне сразу полегчало. Я знаю, что вы ничем не можете мне помочь. Все, о чем я вас прошу, — не выдать меня. Уясните себе хорошенько: стоит мне заявить, что я Рауль Серюзье, как меня упрячут в сумасшедший дом.
