Из кинотеатра я вышел уже в начале двенадцатого, а поскольку ночь выдалась дивная, — если не считать холодного ветра с Альп, — решил вернуться в отель кружным маршрутом, минуя продуваемые со всех сторон крепостные валы. Зашагал по узким грязным улочкам, рю де Сад, рю де Бэн... На тротуарах стояли мусорные контейнеры, тут же гадили собаки, дети писали в сточные канавы. Вдоль домов двигалось белое пятно, которое я поначалу принял за кошку, потом оно замерло, а когда я приблизился, исчезло за мусорным контейнером. Изумленный, я остановился, гадая, что будет дальше. Тротуар был исчерчен желтыми тигровыми полосками света, проникавшего сквозь щели ставен, и из-за контейнера вскоре появился Красавчик, поднял сморщенную мордочку и уставился на меня черными, невыразительными глазками. Должно быть, решил, что я собираюсь взять его на руки, а потому оскалился, как бы предупреждая, что прикасаться к нему не следует.
— Красавчик, что ты тут делаешь?
Он ответил знакомым мне ворчанием, ожидая продолжения. Может, он проявлял осторожность, выяснив, что мне знакома его кличка, или определил по моей одежде, что я — тот самый, кому не понравилось его ворчание в ресторане, где обедала женщина в оранжевом шарфе? Внезапно он повернул голову в сторону дома на крепостных валах. Неужто услышал зовущий его женский голос? Вопросительно посмотрел на меня, словно пытаясь понять, слышал ли я тоже этот голос, а поскольку я не двинулся с места, счел, что он в безопасности. После чего продолжил свой путь, видимо, точно зная, куда идет. Я последовал за ним, соблюдая дистанцию.
Он шел по памяти, а может, его притягивал какой-то особенный резкий запах. Из всех мусорных контейнеров на грязной улочке он выбрал единственный — тот, что стоял без крышки: из него, словно щупальца, свисали какие-то отбросы. Не обращая на меня ни малейшего внимания, словно я был безродной дворнягой, Красавчик поднялся на задние лапки, а передними, маленькими и мохнатыми, уцепился за край контейнера. Повернул голову и посмотрел на меня бессмысленными глазками — двумя чернильными озерами, в которых предсказатель наверняка мог увидеть бесконечное множество событий, ожидающих нас в будущем. Подтянулся, как гимнаст на перекладине, перевалился через край, и скоро его мохнатые передние лапы, — а я где-то читал, что при оценке экстерьера пекинесов мохнатости лап придается важное значение, — уже шумно рылись среди высохших овощей, пустых коробок, гнилья. Потом в ход пошли задние лапы: ими Красавчик принялся выбрасывать из контейнера все подряд: апельсиновую кожуру, подгнивший инжир, рыбьи головы. Наконец, он добрался до искомого: длинной кишки, уж не знаю какого животного. Подбросил ее в воздух, и она обернулась вокруг его шеи: белой, с легким оттенком кофе. Тут он выскочил из мусорного контейнера и побежал по улице, как арлекин, таща за собой кишку, а может, это была связка сосисок.
Должен признать, я полностью одобрял его действия: все лучше, чем задыхаться в объятиях старой грымзы.
За углом он обнаружил темный уголок, видимо, показавшийся ему наиболее подходящим для трапезы, потому что там кто-то справил большую нужду. Поначалу, как истинный завсегдатай клуба, он только понюхал дерьмо, а потом улегся на него спиной, вскинув все четыре лапки, втирая темный «шампунь» в светло-кофейным мех, из его пасти свешивалась кишка, а бесстрастные блестящие глазки вглядывались в черное средиземноморское небо.
Любопытство заставило меня изменить маршрут, и домой я вернулся через крепостные валы. И, разумеется, увидел на балконе женщину, которая, перегнувшись через перила, пыталась разглядеть в темноте своего любимца. «Красавчик! — устало звала она. — Красавчик! — В голосе ее слышалось раздражение. — Красавчик! Иди домой! Ты ведь уже сделал пи-пи, Красавчик. Где ты, Красавчик? Красавчик!» Достаточно сущего пустяка, чтобы от чувства сострадания не осталось и следа. Если бы она не носила на голове отвратительный оранжевый шарф, я бы наверняка пожалел эту бездетную старушку, которая, словно беспокойная наседка, звала своего потерявшегося Красавчика.
