- Мне предлагают по окончании университета работу за границей, - начала Катя.
- Так это же замечательно, - полурассеянно откликнулся он.
- Но я боюсь, что моего знания французского будет недостаточно. Мне хотелось бы позаниматься более углубленно.
- И за чем же дело стало?
- Одной мне с этой задачей не справиться. Пал Палыч, пожалуйста, позанимайтесь со мной дополнительно.
- Ну какие могут быть проблемы. Учить вас – одно удовольствие. Только вот со временем у меня не очень...
- Я согласна на любые условия, - поспешила заверить его Катя. - Вы только выкроите для меня часок-другой. Я так буду вам благодарна.
- Хорошо, Катя. Я проверю свое расписание и если найду «окошко», дам вам знать.
Он сказал «Катя»! Не «Погодина», не «Екатерина», а интимно: Катя! Поймав его руку, она порывисто прижала ее к своей впалой груди.
- Спасибо вам, Пал Палыч! Огромное спасибо!
Неделей позже они приступили к дополнительным занятиям, находя каждый раз для этой цели пустую аудиторию. Катя блаженствовала. Целый час они сидели друг против друга, глаза в глаза. Ни на кого другого он не отвлекался, ни на кого другого не смотрел, потому как смотреть было больше не на кого. И в целом мире существовали только он и она. Иногда они затевали беседы на отвлеченные темы на французском языке. Он был с ней неизменно вежлив, приветлив и доброжелателен, что изливалось бальзамом на промерзшее сердце Кати. Она не ходила теперь, а летала, парила над землей, прокручивая в памяти проведенные с ним бесценные минуты, предвкушая следующие встречи. Их занятия она иначе и не расценивала, кроме как встречи наедине. То были счастливейшие отрезки жизни, когда он безраздельно принадлежал только ей, ей одной.
Но прошел месяц-другой, и занятия тэт-а-тэт в пустой аудитории показались ей недостаточными, поскольку отношения их оставались отношениями учителя-ученицы. А это ее уже не устраивало. И как-то, едва разложив на столе тетрадь и учебник, она сказала:
- Пал Палыч, мне кажется, что если мы будем вот так, с учебником в руках, проводить наши занятия, я никогда не заговорю по-французски.
- Да? – Он удивленно поднял бровь. – И что же вы предлагаете, Катя?
- Для того, чтобы язык раскрылся, нужно свободное, ситуативное общение, нужна смена обстановки. Скажем, поход в театр, в кафе, в музей.
- Ну так за чем же дело стало?
- За вами, - храбро ответила Катя.
- То есть?
- Обычно педагоги совершают такие вылазки со своими учениками.
- Вы что-то путаете, барышня. Частные педагоги, возможно. Я и так оказал вам, как своей лучшей ученице, слишком большую любезность, согласившись на дополнительные занятия за счет своего личного времени.
- Так окажите еще одну. Чтобы любезность была полновесной. – И, не замечая возмущения, вспыхнувшего в его прищуренных глазах, она продолжала, мечтательно закатив глаза: - Представляете, как было бы здорово, если бы мы смоделировали театральный диалог в театре, а, скажем, любовный – в Александровском саду на скамейке...
Ничего не ответив, он начал собирать свои вещи в кейз, как хлыстом щелкнув запорами.
- Пал Палыч, я чем-нибудь обидела вас?
- У меня просто больше не будет для вас свободного времени, милая барышня.
Она вскочила, закрыв своим телом амбразуру дверного проема. Поскольку тела для подобной акции ей явно не хватало, пришлось еще и растопырить руки.
- Но почему? Почему!?! – Она готова была закатить истерику, что оскандалило бы его на весь университет.
- Потому что у меня есть жена, семейные обязанности и просто право на отдых после работы. Я не имею ни права, ни возможности разгуливать со своими студентками по театрам и паркам. К тому же, все что я мог, я уже дал вам. Дальше вам следует заниматься самостоятельно.
- Пал Палыч... Но я не могу жить без вас. Если вы откажетесь от наших занятий, я умру.
- Не советую. Вы этим ничего не выиграете, Погодина. И уж тем более не разжалобите. – Он отодвинул ее от двери, как вешалку, и, преисполненный чувства собственного достоинства, покинул аудиторию.
Катя не бросилась за ним следом, не разрыдалась, как в первый раз. Решение напрашивалось само собой: чем жить изгоем, лучше вовсе не жить. Оставалось выбрать, как именно ей лучше умереть. Яда никакого у нее не было, и вряд ли ей продадут его в аптеке. Излюбленный способ самоубийц – петля, ей не подходил. Для этого в комнате общежития их слишком много. Можно было бы, конечно, вернуться домой и осуществить задуманное в своей собственной комнате, да мать жалко. Вряд ли ей доставит удовольствие вытаскивать из петли сине-зеленую, холодную дочь с вывалившимся, к тому же, языком.
