Крапленая

Элеонора Мандалян

Крапленая

Женский роман с детективным уклоном

ПРОЛОГ

- Когда это началось с тобой, Кэтрин? – спрашивал Андрэ, с участием и опаской заглядывая ей в глаза. Ему казалось, что он видит ее впервые, что перед ним искусно маскировавшийся монстр, готовый в любую минуту сбросить маску и показать свое истинное лицо. Собственно, ее «истинное лицо» он только что имел счастье лицезреть в жуткой коллекции фотоснимков, собранных ею и введенных в память ее компьютера. – Как ты могла дойти до такого? Объясни мне. Я хочу понять.

- Когда началось?.. – рассеянно повторила она.

А действительно. Когда?.. Ей не нужно было задавать себе этот вопрос. Она слишком хорошо знала ответ на него. Это происходило с ней уже с самого раннего детства. С той поры, как она начала осознавать себя личностью. Другой вопрос, что послужило толчком. В душе ее гнойной занозой засела та злополучная вечеринка у бывшей одноклассницы. Теперь-то она понимала, что вела себя, как последняя идиотка. Но в тот день и в последовавшие за ним долгие, безрадостные годы все представлялось ей в ином, искаженном ее психикой и горькой долей, свете.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

- Ну куда ты опять собралась? Сидела бы дома. – Мать ожесточенно терла металлической мочалкой безнадежно заросшее дно сковородки. И от скрежета этого можно было сойти с ума. – Как потом, на ночь глядя, одна домой доберешься?

- Проводит кто-нибудь, - не ответила – огрызнулась Катя, начесывая волосы перед подслеповатым старым зеркалом. Почему-то, по настоянию матери, они мыли голову только хозяйственным или дектярным мылом, отчего волосы у обоих всегда были тусклые и слипшиеся, как пакля. – А если уж так печешься обо мне, дала бы на такси денег, на всякий случай.

- Дала бы. Да только ты не хуже меня знаешь, что взять неоткуда, - мрачно отозвалась мать, – что я одна в доме и баба, и мужик. От получки до получки еле дотягиваем.

- Господи, как же все надоело!

Хлопнув дверью, Катя вышла на лестницу, попыталась вызвать лифт. Несколькими этажами ниже кто-то барабанил по железной сетке лифтовой клети. Чертыхнувшись, она сбежала с седьмого этажа по лестнице.

Недавно прошел дождь и по краям тротуаров стояли лужи. Воронеж, в котором родилась и выросла Катя, несмотря на свою богатую историю, казался ей беспросветной дырой и жалким захолустьем. Ну построил ПетрI здесь свои верфи и создал первый российский флот. Ну побывал Воронеж даже столицей, так ведь совсем недолго. Все равно дыра. Особенно зимой, когда все похоронено под толстым слоем снега. Разубедить Катю в этом не могли ни просторные проспекты, ни живописные набережные, ни зеленые парки, украшенные монументами и памятниками, ни известный на всю страну Кукольный театр, ни величественный Покровский кафедральный собор вместе с прочими церквями и храмами. Она ненавидела этот город. Ненавидела улицу, по которой каждый день ходила, дом, в котором жила, и школу, в которой проучилась десять лет.

Тролейбуса, как всегда, пришлось ждать довольно долго. Конечно, каких-нибудь две остановки можно было бы пройтись и пешком. Но, во-первых, на высоких каблуках не очень-то разбежишься, а во-вторых, только заляпаешь себе все чулки.

Любка собрала сегодня у себя на вечеринку бывших одноклассников и чудом вспомнила про нее. Видно потому, что два последних года они сидели на одной парте.

Выходя из тролейбуса, Катя угодила-таки в грязную лужу и так расстроилась, что хотела повернуть назад. Теперь ее, и так далеко не новые, туфли выглядели ужасающе. Достав из сумочки носовой платок, она наспех обтерла им грязь, забросив платок в кусты – чтобы избежать упреков матери.

Музыка и веселые голоса неслись из открытых окон третьего этажа. Сердце Кати учащенно забилось. Среди приглашенных должен быть Марк Саровский. Она не видела его со дня выпускного бала. Целых полтора года. Марик... Катя тяжело вздохнула. Его черные, лукаво-смешливые глаза преследовали ее даже по ночам. Чаще всего по ночам. Самый умный и сообразительный, проучившийся все десять лет на одни пятерки, он был к ней снисходительнее остальных. Не издевался, не дразнился, не тыкал в нос ее недостатками, что было для нее равносильно объяснению в любви.