Линди пожала плечами:
— Да все, как обычно… Хотя, кто знает. Теперь уже все равно.
Темпл продолжала смотреть на фото.
— Красивые женщины часто жалуются, что никто не видит их внутренней сути за внешней красотой.
Плечи Линди снова вздернулись вверх:
— Мне-то откуда знать?
— Эй, вы же красотка!
— Да уж, конечно, — Линди криво усмехнулась, видно было, что ей хотелось бы в это верить. — В нашей бражке, когда вам за тридцать, вы можете быть либо старой стриптизеркой, пытающейся угнаться за молоденькими, либо старой экс-стриптизеркой. Больше никак.
— О, не говорите так, — Темпл изобразила отчаянье. — Мне как раз скоро стукнет тридцать. Надежды на перемену карьеры накрылись! Придется всю жизнь строчить пресс-релизы.
Линди недоверчиво махнула рукой:
— Да ладно! Вы выглядите не старше двадцати двух.
— А об этом вы мне лучше не напоминайте. Это кошмар всей моей жизни.
Она кивнула на фото Глинды:
— Я бы хотела узнать о кошмаре всей ее жизни.
— Приходите сюда попозже, когда девочки соберутся. Может, вам удастся из их рассказов сложить картинку. Каждая из нас знает кое-что о других – в таком тесном кругу от этого никуда не денешься.
— Но никто не имел очевидного мотива, чтобы ее убить? Например, ревность?
Линди потрясла тусклыми от частого окрашивания черными волосами:
— Ничего подобного! Мы все опекали Дороти: она была вообще не от мира сего. Не способна была две чашки донести до стола, чтобы не разбить одну.
Темпл оглядела первоклассную фигуру Линди:
— Вы больше не выступаете только из-за возраста?
— Нет. Я теперь менеджер в клубе. За стриптиз, конечно, хорошо платят, но в какой-то момент сильно устаешь от восьмичасового верчения задницей, — она взглянула на Темпл, потом снова затянулась. — Вы вообще когда-нибудь видели, как работают стриптизерши?
— Ну… топлесс-шоу видела.
— Ну нет, не эти «сю-сю, не тронь меня» ходячие манекены из магазина, таскающие на себе сто килограмм перьев и блестяшек. Я имею в виду настоящую работу, когда стриптизерша спускается со сцены и заигрывает с мужиками в первых рядах. Это надо увидеть, чтобы понять, что не все в жизни так красиво, как на верхних ступеньках лестницы. Пойдемте, я вас отведу.
— Куда?
— В «Китти сити», мою альма-матер, куда же еще?
Пока Темпл раздумывала, что возразить на выражение «верхние ступеньки лестницы», Линди затушила свою сигарету в отломанной крышке от пудреницы и пошла прочь из комнаты с такой уверенностью, что Темпл следует за ней, что та и последовала, точно сомнамбула, часто цокая каблучками по цементному полу.
Через пять минут они пробрались в холле «Голиафа» через толпу публики, спешащей им навстречу, и вышли на свет. И остановились, моргая от яркого солнца, точно пригвожденные к земле убийственной жарой, обрушившейся на них с небес, как только они покинули тень маркизы над входом. Белый массив здания, оттененный алым и золотым, сверкал на солнце едва ли не ярче, чем само светило. Темпл остановилась, чтобы нацепить солнечные очки с диоптриями.
— Моя машина очень далеко на парковке. Давайте возьмем такси.
— Отлично. И запишем расходы на счет Айка.
— Айка?
— Я что, не говорила, что работаю на Айка Ветцеля?
— И как там шоу в «Китти сити»? Я смотрю, оттуда много народу участвует в конкурсе.
Линди скорчила рожицу и вышла на тротуар.
— Это наша работа. Гляньте-ка! Вот кому точно надо прогуляться по злачным местам.
Темпл проследила за ее взглядом и увидела фигуру с плакатом, марширующую туда-сюда под палящим солнцем. Крупные буквы на плакате оказались более разборчивыми, чем надпись на табличке перед Кроуфордом, и Темпл сумела прочесть текст даже на расстоянии: «Уважение к личности – это не бриллианты! Прекратите раздевать женщин и использовать их как товар!» Под этим посланием стояла подчеркнутая жирной чертой подпись: «ЖОЭ».
— Ого, — сказала Темпл. — Эти политкорректные плакатоносцы могут использовать убийство как доказательство своей правоты, и привлечь к нему повышенное внимание прессы. А нам надо, наоборот, отвлечь. И что, много их пикетирует конкурс?
— Ходят поодиночке, меняются через какое-то время. Но плакаты у них тупые.
