Егоров привычно ухватил кайло как топор, и как топор то кайло метнул в негра. Зуб ещё успел выпрямиться, ухватиться за ручку кайла, торчавшего в толстой шее, но упал и засучил босыми ногами. Егоров же умудрился под дикий вой негров выволочь за камни недвижного, но живого Красного Быка...
Егорову тогда охранники дали аж три сигары. Но он на дух не терпел табака, и сигары достались всем белым и курящим...
* * *
— Саша, — сказал О'Вейзи, — ты пока станешь жить у меня в баре. Тут тёплая каморка есть. Питать себя станешь здесь. А если заглянет мой компаньон, который есть совладелец бара, скажу ему, что я нанял тебя на всякие тяжёлые работы.
— Тяжельче работ, чем на острове, в мире нет, — хмыкнул Егоров.
— Есть, друг. Много чего в мире тяжёлого есть. Планы свои мне доверишь?
— Доверю, Вася, — Егоров откинулся на высоком барном стуле, поглядел, что бы ещё прикусить к мясу. Увидел сушёные яблоки, сунул в рот горсть сухих плодов, стал перемалывать. Во рту образовалась хорошая, покойная сладость. — Мне бы, Вася, лошадь надо с телегой. Да топор, да ломик. У меня кое-что прикопано в порту. Изъять следует.
— Лошадь найду, инструмент найду. Только боюсь — найдёшь ли ты, что тобой прикопано? Порт города Нью-Йорка нынче не тот, что десять лет назад. Большой стал порт. И я тебя одного не отпущу. Город тоже стал большой, плохих парней в нём поразвелось... хорошие люди от темноты до темноты дома сидят... из-за тех парней. Так что вечером поедем так: ты с топором, а я с ножиком. Ну, ступай, поспи там, у себя в каморке. Посетители, вишь ты, объявились...
Здоровые крепкие мужики вязали у коновязи бара шесть лошадей. Лошади лощёные, откормленные, при добротной упряжи, на крепких подковах. Мужики толкнули двери бара. Уходя в каморку, Егоров ещё оглянулся — у американских, совсем не военных мужиков, нагло торчало по два пистолета в армейских кобурах, да на широких кожаных поясах из армейского припаса. Америка, буёна суёна мать!
* * *
Егоров долго не мог уснуть на мягком матрасе да с мягкой подушкой под головой, под настоящим одеялом. Думал. «В Россию мне, бывшему каторжнику, теперь не попасть... Здесь придётся коротать свой век. Эхма!»
* * *
Назавтра, ранним утром, по рассвету, подъехали, как приметил Егоров, к тому месту, где десять лет назад он пулей выбил жизнь из паскудного сержанта Малозёмова.
— Ну и где твой клад, Саша? — спросил О'Вейзи, оглядывая ровные ряды новых и весьма больших складов.
— От те нате! — развеселился Егоров. — Кто же это им строить разрешил на моём месте?
Он пошёл по капитальным бревенчатым мосткам к берегу залива, где мостки переходили в длинные причальные настилы, шагов на сто уходящие в воду. У берега глянул вниз. Слава Богу! Огромный валун с вбитым в него бронзовым кольцом, за который раньше чалились лодки и баркасы, лежал на старом месте. Бронзовое кольцо помутнело, покрылось зеленью, но давало Егорову свидетельство, что ежели от валуна идти повдоль берега к новому складу, то через пятьдесят шагов можно копать. И выкопать.
Пятьдесят шагов привели Егорова прямо к крыльцу большого склада. Двери склада были на запоре, на стук никто не открыл.
Сбивши три плахи крылечного настила, Егоров нырнул в тёмное подкрылечное пространство. И тут же резнулся головой о тот большой камень, под которым десять лет назад схоронил своё богатство. Он спиной подшиб ещё две плахи настила, оттолкал в сторону плоский камень, крепко ушиб плечо, но нащупал и кожаный мешочек с двадцатью монетами по двадцать долларов каждая и, главное, добрался до мешка с древними, могильными украшениями...
