Трактир, а по-здешнему будет «бар», Егоров всё же увидел. И английская надпись над входом имелась та, что он искал: «У индейской тропы». За десять лет в чужой стране и писать и читать научишься. А говорить станешь, будто здесь и родился. Если жить захочешь.
Егоров толкнул дверь, она не поддалась, значит, надо по-русски тянуть на себя. Потянул, дверь отворилась. Так оно и есть, русский, значит, всё же ирландец О'Вейзи. Ведь это совсем по-нашему мудрость прописана: «В кабаке дверь открывается наружу, а душа у человека открывается внутрь».
Внутри бара с утра ещё стыла темноватость. От длинной стойки, что перегораживала зал, из глубины заведения, донеслось:
— Рано ходишь! Не подаём рано! Заворачивай!
— Здорово, «Бык красный», — сказал туда, в сторону стойки, Егоров и огляделся.
Хозяина бара «У индейской тропы» дразнили Красным Быком на каторжных работах, на том острове.
Здоровенный, не ниже Егорова, ирландец Вася перескочил через стойку, притянул к себе Егорова, да так сжал, что аж хрустнуло.
— Курицу мне жареную, ломоть пшеничного хлеба, да вина бы... испанского, — прохрипел Егоров, — да ещё бы ты меня отпустил, Вася, а то задохнусь!
О'Вейзи отпустил Егорова и снова перемахнул через стойку бара, загремел на кухне, там, где стояла огромная голландская печь с раскрытым зевом, будто огромная лягуша раззявила рот...
Егоров не утерпел. Перегнулся через широкую стойку бара, дотянулся до бутылки с вином, что стояла в ряду одинаковых бутылок, хряснул кулаком по донышку. Пробка не вылетела, а выползла, осталось её зацепить зубами и пить. Егоров зацепил пробку зубами, выплюнул на пол и стал пить...
Перед ним на стойку О'Вейзи грохнул широкую оловянную тарелку с разогретой на печном жару курицей. Стал огромным тесаком нарезать хорошо пахнущие ломти свежего, белого хлеба. Треснул о стойку корзиной со спелыми яблоками. Егоров нежно промычал, жадно жуя курицу...
* * *
На острове, где они кайлали гранит, вырубая котлованы под фундаменты будущих дворцов, каторжан кормили буйволятиной и кукурузным хлебом. Правда, той жратвы давали от пуза. И в любое время можно было взять сколько угодно соли, а огромные луковицы лежали в ящиках — бери, лопай лук как яблоки, если хочешь... Это было хорошо. Плохо было то, что почти одни чернокожие негры попадали на каторгу. И здесь им была уже полная воля. На восемь сотен каторжан приходи лось шесть сотен негров. Две сотни белых людей, по мнению негров, обязаны были работать, а негры желали только есть. Если бы не охрана с ружьями через каждые сто шагов, а охрана была из испанцев, ирландцев и немцев, то белых каторжан негры укокошили бы за одну ночь.
Они, белокожие, и спали в отдельном бараке при котловане, за каменной оградой, каковую сами и сложили. Правда, охранники стреляли негров как скотов. Стреляли за то, что перестал кайлать, за то, что очень близко подошёл к белокожему каторжанину, за то, что без позволения справил нужду. Мало ли чего противоправного позволял себе чёрный человек. За что его обязательно стреляли.
Вася, который О'Вейзи, тоже приложился к бутылке с вином. Потом мечтательно сказал:
— Саня! А помнишь, как ты того чёрного...
— А чтобы не лез к хорошим людям! — отозвался Егоров и сунул в рот последнюю куриную кость с жирным мягким мясом.
Тогда, два года назад, на острове, когда принесли раздавать обеденную еду, один из давних охранников кинул в карьер с высокого бруствера большую и, главное, целую сигару. О'Вейзи, большой курильщик, тотчас за той сигарой и кинулся. Но охранник, то ли с похмелья, то ли от скуки, не докинул сигару до белой группы каторжан. Она упала посередине, между чёрными и белыми. Здоровенный нигер по кличке Зуб, бессрочный каторжник, зарезавший в Денвере шестерых белых фермеров, всю семью, первый кинулся за сигарой. А ведь охранник крикнул:
— Для Красного Быка!
А чёрный Зуб всё равно кинулся за сигарой. Красный Бык, О'Вейзи, первый ухватил сигару, но негр, сволочь, держал в кулаке большой камень. Тем камнем Зуб сразу завалил Красного Быка и схватил сигару. Ладно бы схватил и кинулся в чёрную кучу чёрных каторжан от прицельного выстрела охранника. Так нет. Нигер решил добить уваленного в беспамятство ирландца. Охрана стала палить в воздух, в негра никто не палил, боялись задеть Красного Быка.
