Требень не договорил, снова перекрестился, замолк. С той стороны реки и много далее от посёлка вдруг загудело. Низко-низко загудело, будто огромный колокол набирал силу ударов языка об «юбку». Речка Вана Вара, что текла оттуда, где гудело, внезапно засветилась чутка синим светом. Так светит стекло ночью, если за ним зажечь свечу. Свет в реке имел колебание, будто отрывками плыл под водой.
— Вот, сам слышишь и видишь, что будто некие боги сигнал подают. Не нам, это они эвенкам сигнал подают...
Сзади им крикнули эвенки. Они уходили в тайгу, а один, вроде вождя, махал им — идите, куда хотели, идите, одобрено ваше хождение.
Гудение прекратилось, свет в реке погас.
— Что это было? — спросил одеревеневший от непонятно гула и речного света Егоров.
— Отец мне говорил, будто там, в полста верстах, по той светлой реке, стоит древняя гора с дыркой наверху...
— Вулкан?
— Я этого слова не знаю, я вулкан не видел... А внутри того, что ты сказал, есть вроде железный дом, где живут боги. Эвенки туда мясо увозят, рыбу... Иногда непорченых дочерей. Потом получают дочерей с приплодом... Эвенкам от того радость. Кровь у приплода больно сильная. Вот, на меня глянь. Бабка моя, так говорят, побывала там, у богов... Хошь, я сейчас коня подыму выше головы и ещё похохочу?
Огромная фигура Требня доказывала, что про коня правда его.
— Не надо коня. Лучше так постоим, может, ещё чудо какое случится. Интересно же!
— Поехали, Егоров! Не случится больше здесь сказок. Эвенки велели, значит, надо ехать.
* * *
К охотничьей избушке Евмения приехали к вечеру. Рубленая в лапу избушка, стоявшая почти пару лет без догляда, начала рушится. Или кто её нарочно порушил. Двери сорваны с одной петли, окно без рамы щерится во тьму тайги. Стоявший на высокой лесине охотничий амбарчик сбит и валяется на земле, валяется пустой.
— Ну... вот. — Требень перекрестился, прошёл за избу. За избой виднелись в траве два могильных холмика. Большие, крепкие кресты стояли в изголовьях могил. Требень сел у холмика, что побольше, низко наклонил лицо.
— Ищи, что надо, если найдёшь, — тихо проговорил он Егорову. — Тут шарпались и Провоторов, и Колька Шпора, значит, ничего тут нет. Эти... сволочи железного гвоздика от сапог не упустят, не токмо что золото... Ищи...
Егоров взял с телеги топор и короткий лом. Вошёл в избу. Там окромя кирпичной печки да двух лежанок по бокам избы никакого другого богатства не виднелось. Пол, правда, взломан, но под ним вековая трава растёт, есть понятие, что туда Евмений свой золотой запас не прятал.
Егоров подошёл к печке, сложенной из грубых глиняных кирпичей, поддел ломиком чугунную плиту, сковырнул её на пол. Потом ударил обухом в боковую кирпичную стенку печи. Стенка один удар выдержала, но отозвалась не глиняным треском кирпичей, а глухим металлическим звуком.
Егоров ударил ещё и ещё. Кирпичи посыпались. Посыпались так тяжело, что даже бревенчатые стены дрогнули...
В двери появился Требень. На его широченной роже так и застыло удивление пополам с печалью. Он с великим расширением глаз смотрел на кирпичи, от которых местами отвалились куски обожжённой в огне глины. А там, где отвалилось, блестело от кирпичей на Требня нестерпимо жёлтым цветом!
А каждый золотой кирпич был помечен, видать, особо изготовленным тавром, и читалась та помета: СИБIР.
Сибирь, значит.
Илья Никифорыч Провоторов избесился в своём приангарском зимовье. Хотя зимовье сие — не избушка на курьих ножках. Острог! А в остроге, обнесённом двухсаженными заточенными столбами, разместился целый город! Тут тебе и казачий отряд в полсотни ружей, да для них жильё, баня, склад амуниции и едальная изба. А рядом, через стену, тут же и склады купеческие, да склады провиантские, да изба съезжая, изба подьяческая и тюрьма. Всё под одной крышей. И, конечно, громадная домина самого купчины Провоторова, где хоть балы давай. А в приделе к самой избе — храм пресвятаго Николая Угодника, покровителя купцов, всех плавающих и всех путешествующих.
Зимовальный острог купца Провоторова имел ещё и статус фактории, где иноверцы сдавали пушнину, как русскую дань, да где просто меняли пушнину на известные товары.
