Двадцать шесть кожаных тюков оказалось в зале, перед столом Провоторова.
Последний казак, выходя, ещё раз помянул чью-то матерь, спросил Егорова:
— Железных кирпичей, что ли, натолкал туда, ваше благородие?
— Кирпичей, кирпичей... В остальных пяти тюках, что я пометил красным цветом, там свежая оленина, служивый. Вам на радость. Давай, тащи на кухню, парить, жарить! Гуляйте!
Дверь от радости казака грохнула, будто пушка.
Егоров вынул тесак и расшпилил самый малый кожаный тюк.
Из тюка на пол перекатились, тупо стуча, золотые кирпичи.
У Провоторова затряслись руки.
— Это... будет... чего?
— Это будет, ваше степенство, ваша доля. Тут поболее, чем сто фунтов, тут золота на полтораста фунтов.
— А там... в других кулях что?
— А в других кулях будет моя доля золотых кирпичей. Уж не обессудь, а я с тобой наперёд рассчитался, Илья Никифорыч, и расчёт мой вышел полуторакратный, мимо нашего уговора.
К Иркуту-городу подплывали ранешным утром. Темно, конечно, по раннему утру, зато день впереди обещался стать светлым. Для Провоторова. Если бы он... решился! Сибирь отрезать от России — на такое дело решиться надо. Как в ледяную прорубь, головой вниз...
Тяжёлый промысловый баркас купчины по реке шёл ходко, аж парус трещал. А у Провоторова мозги трещали. Не мог он верное решение принять. Ведь, по совести говоря, купчишку Егорова надо бы немешкотно в студёную воду столкнуть, не возить с собой лишний груз. Золото, в амбарном весе, что он привёз, золото Евмения, весило почти пятьдесят пудов. На русские серебряные рубли выходило больно много. До того много, что голова кружилась... Вон они, лежат за дощаной стенкой, эти миллионы рублей. В золотом, правда, виде лежат. Но зовут к себе, просто манят.
Стукнув по двери, вошёл кормщик баркаса:
— Подходим, Илья Никифорыч. Куда якориться?
— Туда, где мои лесные да рыбные лабазы.
— Понял. Там уже факелами машут...
* * *
Первая несуразность вышла, когда Провоторова встретил его иркутский приказной — Выспань. Лицо его горело — видать, выпил с утра. Врезать бы ему! Да, тут многим бы врезать, да до убою, а где потом людей брать? Нету людей в Сибири! Вот, Выспань — он есть.
Выспань три раза совершил поклон, потом, оглянувшись зайцем, торопливо прошептал:
— Так что, ваше степенство, к началу... кх-мм, заседания вашего со товарищи обещался прибыть Григорий Иванович Шелихов... Владелец, так сказать, «Русской Америки»! Да вон его коляска! Уже прибыл!
От неожиданной вести Провоторов так саданул своему приказчику в лоб, что тот улетел в грязь и сапоги задрал.
Шелихов! Откуда прознал, сволочь, о тайном собрании купцов сибирских? Шпиёны, значит, внутри собрания есть? Или как?
Провоторов зашагал скорым шагом в рыбный лабаз. Там накрывали столы для плотного завтрака, для перекуса и для окончального пира.
Собрание же готовились провести в лесном лабазе. Там столов не накрывали. Собрание требовалось завершить в половину дня, бумаги подписать, те, которые должен привезти с собой американец. А после обеда хорошо то дело обмыть, крепко закусить и трогать поутру к устью Ангары, где, поди, заждался американский корвет.
А Шелихова надобно выпнуть прямо с завтрака. Пусть поест, попьёт, проговорит свои сказки и — долой!
Сзади Провоторова, прямо ему в затылок, что-то буркнул купчишка Егоров.
— Чего? — повернулся к нему Провоторов.
— Императрица-матушка Шелихова не любит! — повторил Егоров. — Прошлым годом наградила его медалькой, шпагой, да признательной грамотой. А ни дворянства, ни чина какого — не дала.
— Потому и не дала, что мимо неё хочет пролезти этот обалдуй, новые земли для России завоевать. Дурак! Тут с сибирскими землями не знаешь, что делать, больно велики! Так что обломается на американских землях этот Шелихов, помяни моё слово.
* * *
Собралось сорок человек купцов малого ранга, да на самом краю стола молча закусывал «мериканец». А второго «по весу» человека, факторщика Зуева, что-то не видать. Зря. А может, в море утоп? Говорили, что в страну Япан собирался плыть. Да и бес с ним. Тут сейчас дело не в Зуеве, не в «мериканце» даже, а вон в том, громогласном.
