— Ты с ума сошла, разве можно в таком непристойном виде ухаживать за этими бедолагами?
— А, это ты… Может, ты считаешь пристойным состояние, в которое привели этих, как ты сказал, бедолаг?
Он наклонился, поднял с пола небрежно оброненный женой редингот, помог ей надеть его и самолично застегнул на все пуговицы до самого горла. Заметив на одежде Делормеля кровавое пятно, она тихонько вскрикнула:
— Тебя зацепило? Пулей?
— Нет.
— А это что у тебя на бедре?..
— Да кровь гусара, которого я тащил.
Но тут подвезли новую порцию, и Розали бросилась к раненым, которых уже распихивали с грехом пополам куда придется. Она металась от одного к другому. Сент-Обена среди них не было, но привезут ли его, даже если найдут? Она здесь не видела ни одного мюскадена. Похоже, их бросили подыхать на мостовой? Представив, как ее любовник со вспоротым животом валяется где-нибудь в переулке, она воспользовалась тем, что опустевшая повозка была готова отправиться за новым грузом раненых и убитых, и незаметно проскользнула в сопровождающую ее группу жандармов и фельдшеров; они несли носилки и факелы, двигались молча не позволяя себе ни единого слова. Повозки покатились по улице Карусели, потом по улице Эшель, свернули налево, на улицу Сент-Оноре. Перед церковью Святого Роха рядами лежали трупы, так их разложили волонтеры генерала Беррюйе. Откинув задние стенки повозок, люди с носилками спрыгивали на мостовую. Розали одолжила у якобинца во фригийском колпаке его фонарь и пошла вдоль рядов мертвых тел, склоняясь над каждым. Добравшись до третьего ряда, вдруг отшатнулась и уронила фонарь. Она узнала Дюссо, неразлучного друга Сент-Обена. Его сразила картечь, Сент-Обен наверняка был с ним, однако его тела здесь нет; выходит, он спасся? Или его уже затолкали в повозку с другими покойниками?
— Э, парень, — окликнул ее ветеран, — да ты, видать, раскис?
— Мне показалось, что я вижу знакомого, — пролепетала Розали.
— Ты что, водился с напудренными кривляками вроде этих?
— А там, в церкви, больше никого нет?
— Вот уж чего не знаю, мой мальчик. Сходи да посмотри.
Розали стремглав взбежала на крыльцо со своей лампой. Вошла в искореженный портал. Она шла вдоль притворов с запертыми решетками, обшаривала темные углы, и осколки расстрелянных витражей громко хрустели у нее под ногами. Храм был пуст. Когда она вышла, повозок перед церковью уже не было. Исчезли и трупы. Зато в тупик Дофина входила новая процессия. Это были рабочие команды со своим инструментом — с корзинами, метлами, мешками штукатурки. Они без промедления принялись устранять ущерб. Им предстояло срочно заделать выбоины в колоннах, причиненные артиллерийским обстрелом, замазать следы пуль на стенах, подмести церковную паперть, соскрести пятна черной, уже запекшейся крови, убрать осколки витражей. Любопытные, что нахлынут сюда, едва рассветет, спеша поглазеть на место событий, не должны увидеть ничего этого. Только мирные улицы без всяких следов сражения.
Когда началась пальба, Сент-Обену выпали разом и большая удача, и горестная утрата. Случилось так, что на церковном крыльце Дюссо оказался прямо перед ним. Первый же залп стал для юноши роковым. Сент-Обен, кашляя и задыхаясь от дыма, подхватил его на руки, кое-как дотащил до портала. Внутри церкви он прислонил своего друга к ограде придела и застыл в полной прострации, стоя на коленях на холодных плитах, безразличный к пушечным залпам, грохочущим снова и снова. Мюскадены метались взад-вперед, искали выход; маленький кюре, жирный, как раздувшийся паук, тряс Сент-Обена за плечо:
— Уходите отсюда, сударь! Бегите!
— Это мой брат, — пробормотал Сент-Обен, все еще сжимая Дюссо в своих объятиях.
— Нет, сударь. Он был вашим братом.
— Это мой брат…
— Он не воскреснет, — суровым тоном проповедника сказал маленький кюре. — Поспешите! Они не прекратят стрельбу, а живые королю нужнее, чем мертвые.
— Нужнее? Зачем?
— Не делайте глупостей, сударь, уходите!
И Сент-Обен встал. Он был исцарапан осколками, что сыпались на пол окружающей хоры галереи. Несколько порезов. Сущие пустяки.
— Выход здесь! Здесь!
