Один из мюскаденов встал, распахнул ставни. Грохот колес и стук копыт вывел их из оцепенения, жалобы затихли. По улице Закона, под самыми их окнами, кавалеристы волокли по мостовой пушки — медленно, чуть ли не величественно. Пасторе сказал Сент-Обену:
— Как только это орудие проедет, я возвращаюсь к родителям.
— Вам повезло.
— А вы где живете?
— В монастыре Дочерей Святого Фомы.
— О, но ведь там теперь, должно быть, военный лагерь. Но вы, быть может, знаете, где затаиться?
— Нет.
Сент-Обен лгал. Он задумал вернуться к Делормелям. В худшем случае его выкинут за дверь, в лучшем — над ним посмеются: неужели эти юные фанфароны вправду вообразили, будто свергнут власть Конвента? Не слишком ли вы наивны, мой бедный Сент-Обен? Вы собирались с помощью английской армии посадить на трон короля-пузана? Восстановить прежние привилегии? О-ля-ля! Вы просто перепутали Террор с Республикой! Нет, Розали его не прогонит, даже если их последняя встреча и была холодновата: она напустила на себя светскость, он был весь в своих политических бреднях… Вздохнув, Сент-Обен налил себе до краев бокал красного вина. Всклень.
На следующий день после полудня погода установилась приятная, мягкая. Было много гуляющих, они искали следы мятежа между церковью Святого Роха и улицей Вивьен, но, ничего не обнаружив, решили, что газетки бунтарей все преувеличивают, и, разочарованные, отправились потанцевать на бульвары или за город. Между тем две переполненные фуры въехали во двор особняка на улице Дё-Порт-Сен-Совёр; слуги народного представителя Делормеля стали разгружать сумки и ящики под бдительным надзором артиста в черном одеянии и шляпе с высокой, расширенной кверху тульей. Этого человека звали Петито. Он устраивал представления, на которые парижане валом валили. Вот и недавно он с немалым успехом выступил на Балу Бдительных в английском парке, что на острове Сите.
— Осторожно! — пронзительным голосом покрикивал он. — Все то, что вы так ворочаете, крайне хрупко!
— Да что у вас там такое, сударь, в этих сумках? Похоже на какие-то мослы.
— Там мослы, и верно, именно мослы, это мой секрет… да поаккуратней же, вы, растяпы! Носите мои сумки деликатно, не попортите моих маленьких певцов.
— У вас там певцы? В сумках? Тогда это какие-нибудь карлики.
— Ну-ну, хватит болтать, поставьте все приспособления в прихожей и покажите мне концертную залу.
В большой гостиной господин Петито принялся устанавливать, собирая по частям, нечто вроде громадного клавесина из вощеного дуба, когда народный представитель Делормель заглянул туда, чтобы порасспросить, как действует это устройство; Розали, бледненькая, с покрасневшими от слез глазами, шла с ним под руку или скорее бессильно висла на нем.
— Что это за отверстия над клавиатурой? — спросил депутат.
— Они соответствуют нотам.
— Ваше объяснение меня нимало не просветило.
— Для этого вам потребуется наглядная демонстрация. С помощью одного из моих певцов я вам все объясню.
Петито присел на корточки над своими сумками, расставленными в ряд, причем на ручке каждой из них был написан номер. Открыв одну, он извлек оттуда рыжего полусонного кота и затолкал его внутрь клавесина таким образом, чтобы голова торчала из одного из отверстий.
— Видите, господин депутат? Это кот, поющий ноту «фа».
— Я все еще не возьму в толк…
Исподтишка подхихикивая, довольный собой Петито ударил по клавише, над которой торчала кошачья голова, и кот замяукал.
— Это «фа»?
— Вне всякого сомнения.
— Я ничего не услышал, кроме простого мяуканья.
— Любой меломан вам подтвердит, что это именно «фа».
— Что же, вам достаточно ударить по клавише, чтобы животное промяукало свою ноту?
— Я ему в этом помогаю.
— Каким образом?
— Благодаря моему изобретению, это маленький секрет, но вам я его открою. Подойдите к моему устройству и приглядитесь: клавиши приводят в действие заостренные лезвия, которые ударяют кошку по хвосту, она издает крик, а каждый крик отвечает определенной ноте.
— И они от этого не удирают, ваши кошки?
— Это невозможно! Видите, как я закрепил этого? Он плотно втиснут в нечто вроде деревянного желобка.
