— Они уже в фургоне вместе с вашим ружьем.
— Превосходно. А что мадам?
— Она собирается, сударь.
— Вот тебе на! Уже два часа пополудни, — буркнул Делормель, вытаскивая из жилетного кармашка золотые часы с выгравированным герцогским гербом. — Где она застряла? Ступайте скажите ей, чтобы поторопилась.
— Софи, которая одевала мадам, уже три раза напоминала ей, мсье, что мсье очень спешит.
— А она все тянет, тянет! Схожу-ка туда сам.
— Мадам сейчас у мсье Сент-Обена…
— Так он здесь, этот неблагодарный?
— Нет, сударь.
— Так что же Розали копается в его комнате?
— Мадам говорит, что его комната все равно ваша, а значит, и ее тоже.
— Что-то я в этом рассуждении ничего в толк не возьму. Пойду туда, посмотрю. Когда я спущусь с мадам, все должно быть готово к отправке. А хлеб? Вы не забыли о хлебе, Николя?
— Разумеется, хлеб упакован, сударь.
— Белый, не так ли?
— Тот самый, что нам доставляют с вашей фермы на Уазе, сударь. И запас немалый.
Делормель вошел в прихожую, бросил свою шляпу на штабель золоченых стульев и тяжелым шагом потащился вверх по лестнице. Розали действительно была в комнате Сент-Обена, реквизированной после его наглого отъезда и превращенной в чулан. В конце заваленного рухлядью коридора, среди бронзовых позеленевших подсвечников, ламп с разбитыми стеклами, ремней от каретной упряжи мадам Делормель примеряла мужской наряд перед зеркалом, которое слуга установил для нее так, чтобы можно было видеть себя с головы до пят.
— Розали! — окликнул Делормель. — Что за фантазия?
— Это не фантазия, мой добрый друг, это осторожность.
— Что за басню ты мне рассказываешь?
— Басню о благоразумии.
— Красно-коричневый редингот с черным воротником?
— Ты же сам говорил, что супругам депутатов грозит похищение, ну а в таком виде, котик, какая из меня супруга?
— «Котик»! — проворчал Делормель.
— И потом, у нас с Сент-Обеном и рост, и сложение одинаковые, а раз он не забрал своих вещей…
— За которые я же и заплатил. Ну, знаю.
— Разве костюм мне не идет?
Она смотрела на Делормеля, улыбаясь и покачивая бедрами.
— Ты очаровательный мальчик, Розали, но мы не можем тратить время ради твоего кокетства.
— Может быть, сюда подойдет парик с локонами?
— Оставайся как есть и пошли! Ну!
— Ах! Софи, где мой туалетный несессер? У них там, в Тюильри, хотя бы ванны есть?
— Пойдем же, тебе говорят!
Розали набросила плащ, надела широкополую шляпу и, вздохнув, последовала за депутатом. На лестнице он заметил:
— Ты хромаешь?
— Я не привыкла к кожаным сапогам. Ох!
— Ну, что еще?
— Они не начищены!
— Наплевать, да к тому же идет дождь, ты и через двор не успеешь пройти, как они будут все в грязи. Да ну же, будь посерьезнее! Мы не на костюмированный бал собрались.
— Разве на свете есть что-нибудь серьезнее костюмированного бала, дорогой?
Николя с зонтом в руке помог им забраться в забитый пакетами с провизией фургон, куда они насилу втиснулись. Экипаж с масляным фонарем, болтающимся над головой возницы, тронулся, заколесил по улочкам, объезжая оборонительные нагромождения секционеров, выехал на улицу Сен-Дени, свернул направо к набережной Межиссри, чтобы по ней добраться до Лувра. Армия заняла позиции вдоль берегов Сены и перед мостами. Им пришлось остановиться для проверки. Делормель развязал трехцветный шарф, опоясывающий его брюхо, вышел из фургона, представился, и они покатили дальше, покуда не въехали во двор Тюильри. Перед оградой, закупоривая въезд, теснились экипажи. Они терпеливо ждали, пока наконец не проникли внутрь. Остановились, заплатили гренадерам, чтобы те выгрузили их ящики. Дождь тем временем перестал. Тюильри ощетинился новыми укреплениями. Маленькие группы военных с тележками и корзинами спешили на склады, рассеянные по всему городу: их посылали, чтобы раздобыть провизию. Более тесной сети баррикад мятежникам хватило бы на то, чтобы заморить голодом весь дворец, но нет, они ограничивались только засадами на перекрестках, где требовали назвать пароль и норовили стащить два-три глиняных горшка со съестным. Во дворе, в парке, под окнами Собрания теперь то там, то здесь выныривали пулярки и бочонки с вином, без промедления раскупориваемые. Занималась заря. Тринадцать тысяч хлебных порций и десять тысяч мясных, пятьдесят бочонков вина и водки уже были розданы, так что многие успели напиться допьяна. Тем не менее престарелый генерал Беррюйе, тряся космами, муштровал якобинские батальоны, заставляя их снова и снова маршировать по террасе Фельянов. Крайне возбужденная окружающей пестротой и шумом, мадам Делормель заняла место на трибунах для публики, где на фоне прочих женщин произвела большое впечатление мужским нарядом; пока она выслушивала комплименты по поводу своего маскарада, у подножия обитых зеленым бархатом скамей амфитеатра возле пустой трибуны раскладывали ломти душистого окорока, который депутат от Пиренеев разделывал при помощи сабли.
