— Героиня этой книги похожа на тебя, Кристин.
— На меня-то? Да чем же, сударь?
— Сельская девушка, говорит с акцентом своей провинции.
— Я родом из Парижа.
— Здесь тоже есть свой акцент, в Париже. Ладно, оставим это. Ты просто вообрази: мы в Лондоне, на маленькой улочке, перед нами Ковент-Гарден. Фанни встречает одного джентльмена. Сейчас прочту. Здесь ее собственный рассказ: «Тогда он просунул руку мне под шаль, нащупал грудь и осторожно потеребил ее…»
— У меня нет шали, мсье, а ваша рука, она ведь там, ниже, щупает у меня под юбками.
— Ты ничего не смыслишь в литературе!
— Литература? А что это такое?
— Да вот это же самое! «Дева веселой жизни», издание тысяча семьсот пятьдесят первого года, перевод с английского.
— Англичане, они ж для нас…
— Ступай! Займись своими обязанностями!
Кристин поспешно оправила юбки и убежала в кладовку.
— Идиотка! — проворчал Делормель.
Сент-Обен кашлянул. Депутат обернулся:
— Ты? Ты что же, был здесь?
— Господин Делормель, вы должны дать мне объяснения.
— Если это все, что я тебе должен, идет. Этот товар не слишком дорог. Я тебя слушаю.
Народный представитель встал и, взяв кочергу и лопатку, поправил соскользнувшее полено. Затоптал ногами в домашних туфлях искорки, просыпавшиеся на восточный ковер, из-за которого ему пришлось долго торговаться.
— Конвент вне закона! — заявил Сент-Обен.
— Ах так? С каких пор?
— С тех пор, как призвал армию, чтобы заставить народ проглотить его Конституцию и эти позорные декреты!
— Что это за народ такой, которым ты мне все уши прожужжал? Большинство французов уже приняло новую Конституцию. Он хочет мира, народ.
— До выборов Конвент не должен вмешиваться никуда, кроме административных дел. Управлять страной ему не положено. Какая тут может быть армия? Это же государственный переворот!
— Вон ты как повернул…
— Кто эти пьяные якобинцы в парке Тюильри?
— Добровольцы. Священный батальон патриотов восемьдесят девятого года. Знаешь, они трогательны. Когда им раздавали оружие, один старик поцеловал свое ружье и говорит: «Значит, я все еще свободен».
— Это просто комедия! Я видел там настоящих душегубов!
— Ты фантазируешь.
— Дюпертуа, того слесаря, убийцу Феро.
— Он гильотинирован.
— Во имя чего вся ваша ложь? Кого вы защищаете?
— Свое состояние, малыш. Состояние, которым и ты пользовался. А также Республику, благодаря которой я его сколотил.
Наполеон, что ни день, проводил время у приятельницы своей матери мадам Пермон, которая вернулась в Париж с дочерью Лорой и мужем, которого она привезла из Бордо, вконец изнуренного болезнью. Покинув столицу, подверженную народным мятежам, в надежде, что так избежит всех опасностей, она на юге только и делала, что наблюдала сцены чудовищной жестокости. Она видела, как женщин и детей сбрасывали с высоты башен, видела расчлененные трупы, которые выбрасывало волнами в прибрежные пещеры близ Бокера. Большой красивый дом, где она поселилась с семьей, так называемый «особняк Страуса», к несчастью, находился на улице Луа, что проходила вплотную к монастырю Дочерей Святого Фомы, очагу восстания, которого опасались. Господин Пермон, исхудавший, с угрюмым взглядом, сотрясаемый лихорадкой, вздрагивал, слыша выкрики часовых секции Лепелетье, и страх усугублял его страдания. Гости, собравшись в салоне, переговаривались приглушенными голосами, но при малейшей жалобе мадам Пермон или ее дочь спешили к изголовью больного. Однажды вечером, когда он стал задыхаться, слуга отказался идти за врачом, напуганный патрулями и дождем, что лил как из ведра. Лора собралась было пожертвовать собой, уже и шляпку свою с мягкими полями сняла с вешалки, но Буонапарте не допустил, чтобы девочка вышла из дому:
— Предоставьте действовать своему Коту в сапогах, мадемуазель Лоретта. Вашему отцу необходима забота вашей матери, а она нуждается в вашей поддержке. Сообщите мне имя и адрес врача. Я схожу за ним.
Доктор Дюшонуа жил на улице Вивьен, в десяти минутах ходьбы. Буонапарте натянул свой редингот мышиного цвета, поднял воротник, нахлобучил круглую шляпу и бегом скатился с лестницы. Он и по улице тоже бежал, пока не услышал крик:
