— Мятежникам смерть!
— Пойдем все к ним наверх!
— Сотрем санкюлотов в порошок!
Горячие головы созрели мгновенно. Десятка три молодых людей двинулись было на приступ здания, но тут подоспел батальон национальных гвардейцев, поднятый по тревоге лавочниками, которых этот гам вконец вывел из терпения. Они не дали противоборствующим группам сойтись и перебить друг друга. Усач-капитан приказал мюскаденам немедленно разойтись. Сент-Обен крайне изумился:
— Разойтись? Нам? С какой стати?
— Вы нарушаете порядок.
— Ну, это уж слишком! Все слышали? Мы, оказывается, источник беспорядка! Нет, господин офицер, всему виной эти поборники террора, чье пение нас оскорбляет!
— Эти люди имею право петь, гражданин.
— Я вам не «гражданин»! Будьте повежливее!
По знаку капитана гвардейцы, выставив вперед ружейные приклады, оттеснили мюскаденов в другой конец парка под насмешливыми взглядами девиц и под глумливые замечания прохожих, которым Сент-Обен предрекал:
— Царство террора опять не за горами!
Обозленные и растерянные оттого, что к ним, по их понятиям, применили недопустимо грубое насилие, мускусники забились в свое логово — в залу «Кафе де Шартр». Им хотелось успокоиться, освежившись лимонадом, но вместо этого они принялись распалять друг друга:
— Мы больше пальцем не шевельнем, когда начнут бить всех подряд!
— Конвент оскорбил нас!
— Он тайком освобождает якобинцев из тюрем, мне это сказал Ренар, работающий в «Общественной безопасности».
— Тайком? Да вы шутите, мой дорогой! Я слышал, им объявили полную амнистию.
— Надо загнать их обратно за решетку!
В этот момент на пороге кафе появился Дюссо, облаченный в красный фрак. Его трясло от бешенства, он сел было, но тут же вскочил, ибо бархатная обивка банкеток своим гранатовым цветом дурно сочеталась с его нарядом. Глотнув из бокала Сент-Обена, он объявил приятелям:
— Один безвестный депутат… Я даже имя его забыл, настолько он безвестен… Так вот: один безвестный депутат подбил Конвент поставить на голосование преступный декрет, который снова вводит в обиход «Марсельезу».
Зала взорвалась криками. Дюссо попросил тишины и продолжил:
— Вот у меня в руках текст декрета. Я его вам прочту: «Арии и гражданские песни, которые внесли вклад в победы Революции, будут исполняться музыкальными подразделениями Национальной гвардии и регулярных войск…»
— Какая гнусность!
— Погодите, еще не все, дайте мне закончить чтение этого подлого декрета… «Военному комитету поручено обеспечить таковое исполнение ежедневно силами караула Национального дворца».
— «Национальный дворец», фи! По мне, от этих якобинских выражений разит, как от падали!
— Давайте соберем все свои силы и отправимся туда!
— Все на двор Лувра! Не допустим такого оскорбления!
Воинственным маршем они прошагали через парк, пренебрегая шуточками публичных девок и грубостью продавца каштанов, бросившего им вслед: «Ну, дурни мускусные, скоро вам надерут задницу!» Они быстро добрались до Лувра, куда другие из их кварталов, объединенные тем же священным гневом, уже стекались, чтобы сорвать исполнение «Марсельезы», отныне обязательное. До полудня, нетерпеливые, злобные, мюскадены ждали караула под командованием генерала Мену, как они полагали, преданного в душе их идеям. Они тесной группой встали на пути гвардейцев, полные решимости воспрепятствовать их намерениям.
— Пусть музыканты играют «Пробуждение народа»! — скомандовал Сент-Обен.
— Я не должен следовать приказам, исходящим от вас, — с высоты своего коня отвечал Мену.
— Приказы Конвента провоцируют беспорядки!
— Мне выдали список патриотических песен, которые должны исполняться. Я подчинюсь полученному распоряжению, господа.
— Ладно, но только без «Марсельезы»!
— Она там на первом месте, господа.
— Это та самая военная песенка, под которую нас убивали!
Каждый стоял на своем. Мену хотел предотвратить побоище: он послал гренадера из своего подразделения в Конвент с просьбой уточнить приказ. Гренадер пересек двор, стал подниматься по лестнице Тюильри, а Мену все тянул время, однако ему не удавалось утихомирить ярость мюскаденов:
— Долой «Марсельезу»!
