Еще толще культурные слои в Средней Азии и на Ближнем Востоке. Там строили из сырцового кирпича, не обожженного, а всего лишь высушенного на солнце, и если здание ветшало, его не сносили, а разбивали, утрамбовывали, разравнивая площадку, чтобы на этом же месте возвести новый дом. Глина наслаивалась пластами на первоначальный фундамент, и получалось, что город, выстроенный на равнине, уже через тысячу лет оказывался стоящим на холме.
Черный цвет культурного слоя — цвет перегноя, остатки органических веществ, из которых сам слой вырос. Когда говорят о каком-нибудь доме, что он «врос в землю», это неверно, дом остался на прежнем месте. А вокруг него наросла земля, тот самый культурный слой, который и раскапывают археологи.
Теперь, ловя плотву с мостков, сбитых у древней стоянки, мы попутно собираем все, что вымывает вода. То, что можно поднять с земли, не прибегая к раскопкам. У археологов все это называется «подъемным материалом».
Раскладывая на бумаге находки, сортируя по эпохам, я учу своих приятелей определять различные орудия, показываю, как ими пользовались.
Среди множества каменных орудий, различить которые может лишь наметанный глаз археолога, есть два вида, понятные даже непосвященному. Это наконечники стрел и копий, столь ювелирно обработанные мелкой отжимной ретушью, что кажется, будто они вышли из рук художника, и каменные топоры со сквозной сверлиной, отшлифованные, изящные в своем совершенстве, напоминающие о томагавках индейцев из романов Фенимора Купера. И стрела и боевой топор служили делу смерти. Не потому ли и требовалось для этих орудий совершенство выделки, чтобы они разили столь же совершенно, чтобы орудие смерти всегда можно было выделить из числа других, мирных?
Но вот чтобы заметить на внешне похожих отщепах кремня ту порой едва заметную подправку, которой ограничивался человек прошлого, увидевший в кремневом отщепе уже готовый нож, скребок, сверло, резец или какой-либо иной необходимый ему в данный момент инструмент, требуются и навык, и некоторые знания.
Для этого надо «войти в роль», представить самого себя человеком, который изготовлял эти орудия и пользовался ими; пробудить в себе глубоко дремлющее, ненужное в современной жизни прошлое, как пробуждается древняя страсть рыбака и охотника.
Там, в неведомых глубинах нашего «я», еще жив «ветхий Адам», затаившийся, как джинн в бутылке, готовый в каждую минуту вырваться наружу.
Когда-то я нашел безотказный прием, позволяющий использовать полузабытую память предшествующих поколений.
Надо взять в руки кремень, взять так, чтобы он как бы сам скользнул в пальцы, успокоившись между ними, позволив им двигаться независимо от нашего сознания, осязая ребра, ощупывая грани сколов. И пока сам ты разглядываешь этот камень, от датчиков, от нервных окончаний в мышечные волокна начинают поступать неуловимые сигналы, возбуждающие память клеток. Какие-то группы мышц начинают сокращаться, другие расслабляться, и в едва уловимых движениях руки начинаешь постигать назначение предмета, как будто бы в твою руку вдруг оказалась вложена рука твоего далекого предка, изготовившего это самое оружие, а твое сознание подключается к сознанию всех ранее живших на земле людей… Не о таком ли «узнавании» мира говорил Платон, убежденный в истинности «снов души»?
Вот самое простое, самое распространенное орудие — скребок. И заложена в него наиболее простая идея — скрести, выскабливать что-либо. Но по мере того, как разнообразилось его применение, менялось и само орудие, его форма, размеры, материал, угол рабочего края. Для шкур животных, с которых скребками снимались остатки жира (чтобы шкура не гнила), мездра (чтобы оставшаяся кожа была мягкой и гибкой), нужны были скребки широкие, с прямым или слегка выпуклым лезвием; для выделки деревянной посуды, для обработки кости и рога нужны были особые скребки — толстые, узкие, с крутым и крепким рабочим краем; для всяких мелких домашних работ требовались другие скребки — маленькие, круглые, с более острым лезвием, которым можно перерезать жилы, мясо, выскабливать и затачивать кость, кроить шкуру. Всем этим занимались женщины. Вот почему у эскимосов скребок до сих пор называется «женским ножом».
